Высокие двери главного входа стояли широко открытыми. В освященных сумерках, прохладных, затхлых, напитанных жертвенным дымом, где-то вдалеке виднелось слабое красноватое свечение. Со скамеечки поднялась с колен какая-то старуха с налитыми кровью глазами и на костылях потащилась между колонн. Кроме нее в церкви никого не было.
Иероним окропил святой водой лоб, грудь, преклонил у главного алтаря колени и встал в центральном нефе. Разве здесь, внутри он не сделался выше? Он стоял распрямившись, не шелохнувшись, свободно подняв голову, крупный крючковатый нос с каким-то властным выражением выдавался над сильным ртом, глаза уже не были обращены в землю, а смело и прямо смотрели вдаль, на алтарное распятие. Так он на некоторое время замер, затем, отступив назад, снова преклонил колени и вышел из церкви.
Медленно и твердо, с опущенной головой он шагал посередине широкой немощеной проезжей части Людвигштрассе к мощной Аркаде с ее статуями. Однако, выйдя на площадь Одеон, поднял глаза, так что на граненом лбу образовались поперечные складки, и замедлил шаг: внимание его привлекло скопление народа у витрины крупного художественного салона, просторного магазина красоты М. Блютенцвейга.
Люди переходили от окна к окну, показывали друг другу на выложенные сокровища и, оборачиваясь через плечо, обменивались мнениями. Иероним смешался с ними и тоже стал рассматривать витрину, изучая все, по очереди.
Он смотрел на репродукции шедевров изо всех картинных галерей Земли, на дорогие в их простой причудливости рамы, на скульптуры Возрождения, бронзовые тела и декоративные бокалы, мерцающие вазы, нарядные книги и портреты художников, музыкантов, философов, актеров и поэтов, смотрел на все, на мгновение обращаясь к каждому предмету. Обеими руками крепко придерживая изнутри широкий плащ, мелкими рывками поворачивал покрытую капюшоном голову от одного к другому, на каждый предмет глаза под темными, сильно утолщающимися на переносице приподнятыми бровями некоторое время смотрели с отчужденным, притуплённым и холодно-изумленным выражением. И так дойдя до первого окна, того самого, за которым стояла привлекающая внимание картина, он несколько минут смотрел из-за плеч толпящихся перед ним людей и наконец пробрался вперед, к самой витрине.
С отменным вкусом обрамленная в старое золото большая красновато-коричневая фотография стояла на мольберте в самом центре витринного пространства. Это была Мадонна работа во вполне современной трактовке, свободная от всяких условностей. Облик Пресвятой Родительницы был восхитительной женственности, оголен и прекрасен. Большие, душные глаза окантованы темным, нежно и странно улыбающиеся губы приоткрыты. Узкие, несколько нервно и судорожно поставленные руки обнимают бедра Ребенка, обнаженного Мальчика изысканной и почти примитивной стройности, играющего ее грудью и при этом скосившего умный взгляд на зрителя.
Возле Иеронима, обсуждая фотографию, стояли еще двое юношей, двое молодых людей с книжками под мышкой, которые они несли в государственную библиотеку или обратно, гуманистически образованные люди, сведущие в искусстве и науке.
Малыш хорошо устроился, черт меня подери! сказал один.
И, судя по всему, не прочь возбудить зависть в остальных, откликнулся второй Сомнительная барышня!
Барышня, от которой можно сойти с ума! Так недолго и усомниться в догмате о непорочном зачатии.
Да-да, создается впечатление, что до нее все ж таки дотрагивались Ты видел оригинал?
Еще бы. Захватывает. Правда, в этом цвете она куда больше напоминает Афродиту особенно глаза.
Вообще сходство необычайное.
То есть?
А ты разве не знаешь модель? Он ведь взял свою модисточку. Это почти портрет, только с сильным креном в сторону испорченности Крошка безобиднее.
Надеюсь. Жизнь была бы слишком утомительной, если бы таких, как эта mater amata,
развелось слишком много
Ее купила Пинакотека.
Правда? Ты смотри! Ну, ей и карты в руки. Лепка плоти, линий одежд и впрямь поразительна.
Да-а, невероятно способный парень.
Ты его знаешь?
Шапочно. Наверняка сделает карьеру. Уже дважды кушал у принца-регента
Последнее говорилось на прощание.
Будешь сегодня вечером в театре? спросил один. Драматический кружок дает «Мандрагору» Макиавелли.
О, браво! Звучит многообещающе. Я-то собирался идти в варьете художников, но, вероятно, все-таки предпочту славного Никколо. До встречи
Они расстались, отступили от витрины и разошлись в разные стороны. Их место, рассматривая пользующуюся успехом картину, заняли новые люди. Но Иероним стоял неподвижно; он стоял, вытянув голову, и видно было, как руки его, которыми он изнутри придерживал на груди плащ, судорожно сжались. Брови уже не поднимались вверх с тем холодным и несколько неприязненным выражением, они опустились и помрачнели, щеки, наполовину закрытые капюшоном, казалось, запали еще глубже, а толстые губы совсем побледнели. Медленно он опускал голову все ниже и ниже, так что пристальный взгляд его наконец оказался направлен на произведение искусства совсем снизу вверх. Ноздри крупного носа дрожали.