задернуты сборенными гардинами в цветочек, адвокат так тихо, что слышались не шаги его, а лишь мерное содрогание пола и мебели, подходил к тяжелой кровати, становился на колени и бесконечно осторожно брал ее за руку. Обычно в подобных случаях Амра горизонтально вдавливала брови в лоб и молча, с выражением чувственной злобы смотрела на своего непомерного мужа, распростершегося перед ней в слабом свете ночной лампы. Он же, пухлыми трясущимися руками бережно отводя с ее локтя рубашку и вжимая печально-толстое лицо в мягкий сгиб этой полной смуглой руки, туда, где на темной коже проступали мелкие голубые прожилки, он начинал говорить приглушенным дрожащим голосом, как вообще-то разумный человек в повседневной жизни обычно не говорит.
Амра, шептал он, моя дорогая Амра! Я тебе не помешал? Ты еще не спишь? Господи, я целый день думал о том, как ты красива и как я тебя люблю!.. Послушай, что я хочу тебе сказатьэто так сложно выразить Я так тебя люблю, что у меня иногда сжимается сердце и я не знаю, куда зеваться; я люблю тебя выше моих сил! Ты, должно быть, этого не понимаешь, но верь мне и хоть раз ты должна сказать, что немного благодарна, потому что, понимаешь, такая любовь, как моя к тебе, имеет в этой жизни свою ценность и что ты меня никогда не предашь и не обманешь, пусть ты и не можешь меня любить, но из благодарности, из одной благодарности Я пришел попросить тебя об этом, очень попросить, как только могу
Такие речи обыкновенно заканчивались тем, что адвокат, не меняя положения, начинал тихо и горько плакать. В таковом случае Амра, однако, бывала тронута, гладила супруга по щетке волос и несколько раз утешительно и насмешливо, как обращаются к пришедшей полизать ноги собаке, тягуче повторяла:
Да-а! Да-а! Славный пес!..
Подобное поведение Амры, безусловно, не являлось поведением добропорядочной женщины. Пора мне также освободиться наконец от бремени правды, которую я до сих пор утаивал, той именно правды, что она все-таки обманывала своего супруга, что она ему, так сказать, изменяла с господином по имени Альфред Лойтнер. То был молодой способный музыкант, который в свои двадцать семь лет небольшими забавными сочинениями уже приобрел недурное имя; стройный мужчина с нахальным лицом, светлыми, вольно уложенными волосами и солнечной улыбкой в глазах, очень продуманной. Он относился к тому типу нынешних мелких художников, которые требуют от себя не очень многого, прежде всего хотят быть счастливыми и славными, пользоваться своим симпатичным мелким талантом в целях повышения личного обаяния и любят разыгрывать в обществе наивного гения. При всей их сознательной ребячливости, безнравственности, бессовестности, жизнерадостности, самовлюбленности а к тому же довольно крепком здоровье, чтобы сохранять способность нравиться себе и в болезнях, тщеславие их в самом деле симпатично, до тех пор пока его не задели. Горе, однако, этим мелким счастливцам и лицедеям, коли им выпадет серьезное несчастье, страдание, с которым не пококетничаешь, в котором они уже не смогут себе нравиться! Они не совладают с ним, не сумеют быть несчастными достойно, не сообразят, как «подступиться» к страданию, погибнут Однако это отдельная история. Господин Лойтнер сочинял прелестные вещички: по преимуществу вальсы и мазурки, разудалость которых отдавала, правда, чуть чрезмерной популярностью, чтобы позволительно было (насколько я в этом понимаю) причислить их к «музыке», если бы каждое из этих сочинений не содержало в себе оригинального фрагментика, перехода, вступления, гармоничной фразы, какого-нибудь крошечного нервного воздействия, выдававшего остроумие и находчивость, ради чего они, казалось, и были сделаны и которые делали их интересными и для серьезных знатоков. Часто эти два одиноких такта несли в себе нечто удивительно печальное и меланхоличное, что, внезапно и быстро заканчиваясь, взрывалось танцевальной, присущей пьескам веселостью
К этому-то молодому человеку Амра Якоби и пылала преступной привязанностью, а он не имел довольно нравственных оснований противостоять ее соблазнам. Встречались там, встречались сям, нецеломудренные отношения связывали их давным-давно отношения, о которых весь город знал и о которых за спиной адвоката весь город судачил. А что же последний? Амра была слишком глупа, чтобы страдать от угрызений совести и тем самым выдать себя. Остается утверждать как нечто довольно-таки очевидное: адвокат, сколь бы сердце его ни отягощали беспрерывные беспокойство и страх, не мог иметь против супруги своей никакого конкретного подозрения.
чудеснейшая мысль.
Кристиан, сказала она (адвоката звали Кристианом), давай устроим праздник, большой праздник в честь свежего весеннего пива совсем простой, конечно, одна холодная телятина, зато много людей.
Разумеется, откликнулся адвокат. Но нельзя ли несколько повременить?
На это Амра не ответила, а тут же пустилась в подробности:
Столько людей, понимаешь, что у нас в комнатах будет слишком тесно; придется снять помещение, сад, зал у городских ворот, чтобы вдоволь места и воздуха. Ну, ты понимаешь. Я имею в виду, конечно, большой павильон господина Венделина, у подножия холма Жаворонков. Он стоит в стороне, с пивоварней соединен только проходом. Мы его празднично украсим, поставим длинные столы и будем пить весеннее пиво, танцевать, музицировать, а может, даже устроим какое-нибудь представление. Там, я знаю, есть небольшая сцена, ей я придаю особое значение Ну, словом, это должен быть самый оригинальный праздник, мы замечательно повеселимся.