Приметил ты девушку, у которой, мы это покупали? спросил он, похлопав по узелку.
А как же, ответил я. Девица хоть куда.
Тебе понравилась? вскричал он. Э, друг Дэвид, вот славная новость.
Ради всего святого, почему? спросил я. Нам-то что от того?
А вот что, сказал Алан, и в глазах его заплясали знакомые мне бесенята. Я, понимаешь, питаю надежду, что теперь мы сумеем заполучить лодку.
Если б наоборот, тогда еще пожалуй, сказал я.
Это по-твоему, сказал Алан. Я же не хочу, чтоб девчонка в тебя влюбилась, Дэвид, пускай только пожалеет; а для этого вовсе не требуется, чтобы ты пред нею предстал красавцем. Дай-ка я посмотрю, он придирчиво оглядел меня со всех сторон. Да, быть бы тебе еще малость побледнее, а впрочем, вполне сгодишься: не то калека сирый, не то огородное пугало словом, в самый раз. А ну, направо кру-гом, шагом марш назад в трактир добывать себе лодку!
Я, смеясь, повернул вслед за ним.
Дэвид Бэлфур, сказал он, ты у нас, на свой лад, большой весельчак, и такая работенка тебе, спору нет, одна потеха. При всем том, из любви
к моей шкуре (а к твоей собственной и подавно), ты уж сделай одолжение, отнесись к этой затее серьезно. Я, правда, собрался тут разыграть одну шутку, да подоплека-то у нее нешуточная: по виселице на брата. Так что сделай милость, заруби себе это на носу и держись соответственно случаю.
Ладно уж, сказал я, будь по-вашему.
На краю селения Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на нем всей тяжестью, будто я совсем изнемог; а когда он толкнул ногой дверь трактира, он уже почти внес меня в дом на руках. Служаночку (как того и следовало ожидать), кажется, озадачило, что мы воротились так скоро, но Алан без всяких объяснений подвел меня к стулу, усадил, потребовал стаканчик виски, споил мне маленькими глотками, потом наломал кусочками хлеб и сыр и стал кормить меня, как нянька, и все это с проникновенным, заботливым, сострадающим видом, который и судью сбил бы с толку. Ничего удивительного, что служанка не осталась равнодушной к столь трогательной картине: бедный, поникший, обессиленный юноша и возле него отечески нежный друг. Она подошла и встала рядом, опершись на соседний стол.
Что это с ним стряслось? наконец спросила она.
Алан, к великому моему изумлению, накинулся на нее чуть ли не с бешенством.
Стряслось?! рявкнул он. Парень отшагал столько сотен миль, сколько у него волос в бороде не наберется, и спать ложился не на сухие простыни, а куда чаще в мокрый вереск. Она еще спрашивает, что стряслось! Стрясется, я думаю! «Что стряслось», скажет тоже!.. И, недовольно бурча себе под нос, снова принялся меня кормить.
Молод он еще для такого, сказала служанка.
Куда уж моложе, ответил, не оборачиваясь, Алан.
Ему верхом бы, продолжала она.
А где я возьму для него коня? вскричал Алан, оборачиваясь к ней с тою же показной свирепостью. Красть, по-твоему, что ли?
Я думал, что от такой грубости она обидится и уйдет она и впрямь на время умолкла. Но мой приятель мой хорошо знал, что делает; как ни прост он был в делах житейских, а на проделки вроде этой в нем плутовства было хоть отбавляй.
А вы из благородных, сказала она наконец, но всему видать.
Если и так, что с того? сказал Алан, чуть смягчившись (по-моему, помимо воли) при этом бесхитростном замечании. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы от благородства водились деньги в кармане?
В ответ она вздохнула, словно сама была знатная дама, лишенная наследства.
Да уж, сказала она. Что правда, то правда.
Между тем, досадуя на роль, навязанную мне, я сидел, как будто язык проглотил, мне и стыдно было и забавно; но в этот миг почему-то сделалось совсем невмоготу, и я попросил Алана более не беспокоиться, потому что мне уже легче. Слова застревали у меня в глотке; я всю жизнь терпеть не мог лжи, однако для Алановой затеи само замешательство мое вышло кстати, ибо служаночка, бесспорно, приписала мой охрипший голос усталости и недомоганию.
Неужто у него родни никого нет? чуть не плача, спросила она.
Есть-то есть, но как к ней доберешься! вскричал Алан. Есть родня, и притом богатая, и спал бы мягко, и ел сладко, и лекари бы пользовали самолучшие, а вот приходится ему шлепать по грязи и ночевать в вереске, как последнему забулдыге.
А почему так? спросила девушка.
Это я, милая, открыть не вправе, сказал Алан. А лучше вот как сделаем: я насвищу тебе в ответ песенку.
Он перегнулся через стол чуть ли не к самому ее уху и еле слышно, зато с глубоким чувством просвистал ей начало «Принц Чарли всех милее мне».
Во-он что, сказала она и оглянулась через плечо на дверь.
Оно самое, подтвердил Алан.
А ведь какой молоденький! вздохнула девушка.
Для этого Алан резнул себя пальцем поперек шеи, уже взрослый.
Эка жалость была бы! воскликнула она, зардевшись, словно маков цвет.
И все же так оно и будет, если нам как-то не изловчиться, сказал Алан.
При этих словах девушка поворотилась и выбежала вон, а мы остались одни: Алан очень довольный, что все идет как по маслу, я больно уязвленный, что меня выдают за якобита и обращаются как с маленьким.