В двух шагах, под защитой дерева, стоял с удочкой в руках Алан Брек. Он не поздоровался а впрочем, до любезностей ли тут было только бросил: «За мной!» и припустился бегом по косогору в сторону Баллахулиша; а я, как овечка, за ним.
Мы бежали среди берез; то, согнувшись в три погибели, пробирались за невысокими буграми на склоне, то крались на четвереньках сквозь заросли вереска. Скорость была убийственная, сердце у меня так колотилось о ребра, что того и гляди лопнет; думать было некогда, а чтобы перемолвиться словом, не хватало дыхания. Помню только, я таращил глаза, видя, как Алан в который уж раз выпрямляется в полный рост и оглядывается назад, а в ответ издали неизменно доносится взрыв улюлюканья разъяренных солдат.
Примерно четверть часа спустя Алан припал к земле в вересковых кустах и повернул ко мне голову.
Ну, шутки кончились, выдохнул он. Теперь делай, как я, если жизнь дорога.
И, не сбавляя шага, только теперь с тысячью предосторожностей, мы пустились в обратный путь по склону той же дорогой, какой пришли, разве что взяли чуточку выше, покуда в конце концов Алан не бросился ничком на землю в верхнем березняке Леттерморской чащи, где я сперва встретил его, и, зарывшись лицом в папоротник, не стал отдуваться, как усталый пес.
А у меня так ломило бока, так все плыло перед глазами и рот запекся от жары и жажды, что я тоже трупом повалился с ним рядом.
ГЛАВА XVIII У НАС С АЛАНОМ ПРОИСХОДИТ СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР В ЛЕТТЕРМОРСКОЙ ЧАЩЕ
Уф, и жарко пришлось, Дэвид, сказал он.
Я не отозвался, даже головы не поднял. У меня на глазах свершилось убийство, в короткую секунду жизнерадостный здоровяк, краснолицый гигант обратился в бездыханное тело; во мне еще не отболела жалость, но это бы только полбеды. Убит был человек, которого ненавидел Алан, а сам Алан тут как тут, скрывается в чаще и удирает от солдат. Рука ли его нажимала курок или только уста отдавали команду, разница невелика. По моему разумению получалось, что единственный друг, какой есть у меня в этом диком краю, прямо замешан в кровавом преступлении, он внушал
мне ужас; я не в силах был глянуть ему в лицо; уж лучше бы мне валяться одному под дождем на своем островке и лязгать зубами от холода, чем лежать в нагретой солнцем роще бок о бок с душегубом.
Что, не отдышишься никак? снова обратился он ко мне.
Нет, ответил я, все еще пряча лицо в папоротниках, нет, уже отдышался, могу говорить. Надо нам расстаться. Очень вы мне полюбились, Алан, да повадки ваши не по мне, и не по-божески это у вас: короче говоря, надо нам с вами расставаться.
Навряд я с тобой расстанусь, Дэвид, прямо так, безо всякой причины, очень серьезно сказал Алан. Ежели тебе что-то ведомо, что пятнает мое имя, то по крайности, старой дружбы ради, полагалось бы объяснить: так, мол, и так; а если тебе просто-напросто разонравилось мое общество, тогда уж мне судить, не оскорбление ли это.
Алан, к чему это все? сказал я. Вам же отлично известно, что на тропе, в луже крови лежит тот самый ваш Кемпбелл.
Он помолчал немного, потом заговорил опять:
Не слыхал ты когда байку про Человека и Добрый Народец? Я понял, что он говорит о гномах.
Нет, сказал я, и слышать не желаю.
С вашего дозволения, мистер Бэлфур, я все-таки вам ее расскажу, сказал Алан. Выбросило, стало быть, человека на морскую скалу, и надо же так случиться, чтобы на ту самую, какую облюбовал себе добрый народец и отдыхал там всякий раз по пути в Ирландию. Называют скалу эту Скерривор, и стоит она невдалеке от того места, где мы потерпели крушение. Ну, давай, значит, человек плакать: «Ах, только бы мне перед смертью ребеночка своего повидать!» и так это он убивался, что сжалился над ним король доброго народца да и велел одному гномику слетать, принести малыша в заплечном мешке и положить под бок человеку, пока тот спит. Просыпается человек, смотрит, рядом мешок, и в мешке что-то шевелится. А был он, видать, из тех господ, что всегда опасаются, как бы чего не вышло; и для пущей верности, перед тем, как открыть мешок, возьми да и проткни его кинжалом: глядь, а ребенок-то мертвенький. И вот сдается мне, мистер Бэлфур, что вы с этим человеком сродни.
Так, значит, это не ваших рук дело? закричал я и рывком сел.
Раньше всего, мистер Бэлфур из замка Шос, сказал Алан, я вам скажу, все по той же старой дружбе, что уж ежели б я кого задумал прикончить, так не в своих же родных местах, чтобы накликать беду на свой клан, и не гулял бы я без шпаги и без ружья, при одной только удочке на плече.
Ох, и то правда!
А теперь, продолжал Алан, обнажив кинжал и торжественно возлагая на него десницу, я клянусь сим священным клинком, что ни сном, ни духом, ни словом, ни делом к убийству не причастен.
Слава богу! воскликнул я и протянул ему руку, Алан ее как будто и не заметил.
Гляди-ка, что за важное дело один Кемпбелл! произнес он. Вроде бы не такая уж они редкость!
Ну и меня тоже очень винить нельзя, сказал я. Вспомните-ка, чего вы мне наговорили на бриге. Но, опять-таки, слава богу, искушение и поступок вещи разные. Искушению кто не подвластен; но хладнокровно лишить человека жизни, Алан!.. Я не сразу мог продолжать: А кто это сделал, вы не знаете? прибавил я немного погодя. Знаком вам тот детина в черном кафтане?