Ну узнает Агафья, кто я. Зато Обрыдлов решит, что мной двигало естественное желание услышать что-нибудь обо себе как о потенциальной невестке
старухи. Минус на минус должен дать плюс, а риск благородное дело. Хотя и глупое зачастую совершенно.
Слышно было паршиво, но сложить картину даже из отдельных понятых слов оказалось возможно. Агафья просила в долг, Обрыдлов отказывал, невзирая на то, что за своей просительницей былые заслуги признавал. Про вероятного мужа я услышала только «Макарка лядащий» и полное согласие Пахома Провича с этой характеристикой.
На лестнице послышались шаги, и я ретировалась в приемную за занавеску. Открылась дверь кабинета, выскочила старуха, костеря Обрыдлова и пророча ему немыслимые кары.
Смотри, Пахом, пожалеешь, да поздно будет! выкрикнула Агафья, и я так и представила, как она потрясает кулаком.
Глава шестнадцатая
Я прижала к себе саквояжик и решительно выбралась из-за занавески.
День добрый, батюшка Пахом Прович! учтиво проговорила я, и Обрыдлов прервался на полуслове и воззрился на меня с видом человека, к которому зачастили милостыню просить. Уделите четверть часа вашего времени, я вам долг привезла.
Осторожнее надо быть с такими сенсациями, этак к Пахому Провичу небезызвестный Кондратий наведается. Но я уже потеряла берега:
Я узнала, куда Матвей клад запрятал.
Сила навострил уши, Обрыдлов очнулся и велел ему проваливать, а мне зайти в кабинет. Я проводила Силу недобрым взглядом, потому что Обрыдлов ему поесть принести не повелел, а сам Сила не догадается, и быть мне полуголодной.
Я широким шагом победителя прошествовала в кабинет, сглотнула вязкую слюну и со стуком поставила саквояж на стол. Обрыдлов, не торопясь, уселся, прищурился на логотип банка, я, заметив, как он скуксился, довольно кивнула и тоже села.
Да, Пахом Прович, здесь у меня деньги. Вряд ли он соберется меня грабить, но если да, то я сама виновата никому не сказала, куда поеду, да и зачем. А деньги я получила за продажу драгоценностей. Тех самых, которые дарил мне Матвей.
Обрыдлов размеренно стучал по столешнице короткими сухими пальцами, громко дышал и смотрел стеклянными глазами поверх моего плеча. Я сообразила оглянуться на платье красовался призрачный шарик пыли.
Спустя рукава ваша девка убирается, с глупенькой улыбкой сказала я. Я в вашей приемной спряталась за занавеской, мне с Агафьей Ермолиной встречаться никак не с руки.
В лицо меня Агафья знать не знает, и странно это или в порядке вещей? Но спрашивать у Обрыдлова о брачных традициях я разумно поостереглась.
Обрыдлов встал, отправился к уже знакомому мне шкафу, долго там копался, я почесывала от волнения мочку уха. Закладную на три тысячи он мне уже отдал, был бы с нее толк, чем он сейчас собрался порадовать или, наоборот, сбить с меня спесь? Но Пахом Прович вернулся с пустыми руками, и я решила поверить на слово, что долг составлял всего три тысячи и ни единым грошом больше.
Я открывала саквояж и отсчитывала деньги с убеждением, что совершаю ошибку. Выражение лица Обрыдлова оставалось нечитаемым, и даже когда он пересчитал ассигнации и спрятал их в ящик стола, оно не изменилось.
Где Матвей драгоценности-то зарыл? не вытерпел Обрыдлов, и я притворилась, что замялась.
Я могла ответить, что не его это дело, но рассчитывала на большее, чем на вымученное гостеприимство.
Он их и не зарывал, Пахом Прович. Это я их запрятала.
Умение блефовать ценнейший навык, какую эпоху ни возьми. Обрыдлов владел этим искусством в совершенстве. Он мог спросить, какая вожжа мне попала под хвост с этими украшениями, но он предпочел, чтобы у меня самой зачесался язык рассказать, как все было. Ясно, что здесь ошибался он, рассказывать было нечего.
Сколько-то я еще раздам важных долгов, но часть денег у меня после всего останется. Тысяч десять, по моим расчетам. Я у вас в долг, Пахом Прович, не прошу, только дайте мне толкового человека. Такого, кто мог бы проконтролировать маляров, столяров, плотников да нашего же брата-купца. С деньгами я справлюсь, с качеством работ и товара не думаю.
Хоть бы мускул на его лице дрогнул, но нет, и несмотря на очевидную злость, я ликовала. Так, вероятно, заброшенный черт знает куда человек торжествует, заслышав родную речь.
А мне что за резон тебе человека давать, матушка ты моя? безразлично пожал плечами Обрыдлов.
Если браки заключаются на небесах, сделки, очевидно, в предбаннике
как это он не знает? рявкнула я, не сдержавшись, и Евграф ответил мне совсем уже шепотом. Громче, что ты там мямлишь?
Я, барыня, говорю, что так и не знает. Не то что брюхатая Зинаида не была, а и никого не познала, уставившись в пол и приобретая цвет ядреной вишни, выпалил Евграф, но мне было не до того, чтобы задаваться вопросом, что за отношения у него были с покойной.
Лариса вопила, что Зинаида гулящая, и вдруг выясняется, что она в свои годы девственница. Мне изумиться или подумать, что со всем этим вообще не так?
У нее были новые чулки, просипела я, будто спросонья или с мороза. Давай, брат, выкладывай все, что знаешь, но не выдумывай, чего нет, никаких богатых кавалеров, которым ничего, кроме ласкового взгляда, от бедной прислуги не надо, никаких одержимых женской красотой князей. Новые чулки. Дорогие, наверное. И стоптанные ботинки.