Фургон прокатил мимо величественного здания Ратуши пять этажей из отборного красного кирпича это не шутки. В высокие резные двери входили озабоченные служащие, все отлично одетые, мужчины бритые, сплошь в модных элегантных дойч-костюмах, отлично сшитых чиновничьих мундирах, значках и орденах. Отличная добыча, но не по зубам простой фир-дойч. Ничего, обходились и впредь обойдемся.
Проехали мимо Судного угла экипаж мгновенно наполнила трупная вонь, все принялись отмахиваться, хотя это и не совсем прилично настоящего гражданина должен радовать смрад поверженного врага рейха. Но не радует, поскольку аж глаза режет. Кучер рискнул подстегнуть упряжку, лошади ускорились.
«Государственный вор», «убийца», «изменник» успела Анн машинально прочитать медные таблички на груди трупов.
А долговязый продажный шпион, на мятежных тресго работал, объявил отставник, вновь оглядываясь на девушку.
Анн впала в очевидный панический ужас пред мертвыми шпионами, заодно добавив долю видимой (и труднопреодолимой) тошноты. Нет, тошнотных девушек настойчивый ветеран не любил, снова живо отвернулся. И верно на груди, кроме боевых знаков, бляха-«шестерка» шесть раз долг-ленд отдал. Очень меток мужской силой, осел плешивый, того не отнять.
На платье самой Анны Драй-Фир блестела скромная «единичка», правда, из настоящего полированного железа. Рожала один раз, можно сказать, очень мало родному и любимому Эстерштайну от себя отдала. Да, возрастом еще молодая (особенно если по «свайсу»), но вот-вот недостаток рвения
в деторождении уже начнет вызывать у окружающих закономерное недоумение и негодование. И значок «фельдмастер государственного здоровья» не поможет.
Анн хотела детей. Трех минимум. Но хотела не так, как положено законом, а извращенно, по-дикому. Чтоб дети надолго с мамкой остались, чтоб воспитать и видеть, как растут. Не то чтобы Анна Драй-Фир была закоренелой слабоумной бунтовщицей и всякое немыслимое себе в воображении выдумывала, просто у нее была хорошая память. Она до сих пор помнила Холмы и своих. Семью. Вот такое вот проклятие.
Сейчас фургон катил туда на юг. Понятно, Холмы начинаются намного дальше форта Белл. Нужно свернуть на приморский бесконечный и малолюдный Сюдри-бан. И три дня трястись по скверной дороге, ночевать на укрепленных хуторах, потом свернуть на почти незаметные тропы. Там Холмы. Дикие места, самая окраина могущественной страны, невысокие, почти безлюдные и бесконечные склоны, ужасная бедность, нищета. Три дня. Или четыре. Может, и пять. Точные расстояния это секретные сведения. В любом случае Анне Драй-Фир, медицинен-сестре, туда дороги нет. Двадцать пять лет назад счастье мгновенно закончилось и больше не вернется.
Фургон уже прогромыхал по настилу моста, внизу мелькнула бурная вода Дыры, впереди громоздились недобрые утесы. Разговоры в фургоне увяли, пассажиры задергивали пыльные шторки на окнах, делая вид, что собираются подремать. Ездить по недоброй Хеллиш-плац никто не любил.
Когда-то дорогу между горами, изрытыми древними норами-галереями, нарекли весьма едко. Менее всего езда между чудовищными откосами напоминала прогулку по парадной площади. Всадники и экипажи здесь пропадали регулярно, посты ланцмахта делу безопасности не особо помогали. Собственно, солдаты тоже пропадали. Вот этак попадешь служить в адское место и трясись, жди, когда у демонов аппетит на тебя появится. Ужас.
Склоны испещренных ходами древних скал уходили все выше, заслоняли мир с обеих сторон дороги. Анн поудобнее откинулась на жесткую спинку сидения, слегка надвинула на глаза чепец и мгновенно заснула. Нет, к ужасу Хеллиш-плац она не оставалась равнодушна, тоже слегка пробирало. Но ужасов в жизни много, а девушкам надлежит вовремя отдохнуть, поскольку их ждет работа, и эта работа точно никуда не денется, ее, донервет, никакие демоны не сожрут. Да и ехал фургон на юг, если суждено нынче умереть, так хоть поближе к Холмам. Любила Анн бывать в далеком Форт-Белл, несмотря на утомительную дорогу. Напоминало слегка
Утро, залитый пронзительно-желтым солнцем пологий склон. Бежит девчонка, спотыкаясь, праща обвязана вокруг пояса, но тушка увесистого суслика-цизеля оттягивает руку, иногда башка еще теплого бедняги задевает траву, тогда охотницу слегка заносит, она спотыкается, но изо всех сил старается устоять на коротких ногах. Ей почти шесть лет, «сильна умом и глазом», как говорит Дед, просто ростом мелковата.
Дома деревни прячутся внизу, у ручья, скрыты склонами от ночных ветров и утреннего холода. Ветерок несет навстречу запах душистого дыма очагов и свежих горьковатых лепешек.
Мамка, мамка! Едут! Налог едет!
Не кричи, Анн, заметили уже. И не расшибись, ради всех богов!
Скорости бега взволнованная девчонка не сбавляет, мамка ловит в объятья, прижимает к себе, отбирает и кидает добычу в двери дома. Тушку цизеля ловит Ганз, ворчит:
Мелкий. Но с жирком.
Брат добр. Потому что хром и едва ходит, и просто потому, что любит сестру. Ее все любят, не потому что шустрая, уже умеет шить, бить грызунов и птиц, а просто так. В семье все добрые, даже Дед, хотя он много лет был на службе, прошел все берега, убил ужас сколько врагов, и ему руку по локоть отгрызли «безумные черные тресго».