На последней карте паладин, Подвешенный за ногу вниз головой. Наконец его лицо спокойно, просветленно, взгляд так ясен, как не был у Орландо даже в пору его рыцарских деяний. Что он говорит? «Оставьте меня так. Я обошел весь свет и понял: мир следует воспринимать наоборот. Тогда все станет ясно».
Повесть о пребывании Астольфа на Луне
Окошек посреди мозаики таро уже не оставалось, мало было и свободных карт.
Британский рыцарь взял Туз Мечей (узнал я Дурлиндану Орландо, висевшую в бездействии на дереве) и положил ее ниже Императора (изображенного на троне с седою бородой, в расцвете мудрости, как Карл Великий), словно собирался, повествуя, подниматься вверх по вертикальному столбцу, от Туза Мечей и Императора к Девятке Чаш (Так как отсутствие Орландо в Стане Франков затянулось, Король Карл позвал Астольфа, усадил с собою рядом на пиру)
Дальше следовали полуголый оборванец Безумец с головою в перьях и Амур (Любовь), крылатый бог, с витого пьедестала поражающий стрелой влюбленных. («Ты, Астольф, конечно, знаешь, что наш лучший паладин Орландо, наш племянник, лишился того света, который отличает человека и разумных животных от безумных, носится
теперь как одержимый по лесам и, нарядившись в птичьи перья, отвечает лишь на птичий писк, будто иного языка не понимает. И ничего еще, если б в такое состояние привело его излишнее усердие в христианском покаянии, в смирении и умерщвлении плоти, в наказании своей гордыни, тогда урон каким-то образом уравновешивался бы духовной пользой, во всяком случае, мы могли бы не скажу гордиться, но по крайней мере говорить об этом без стыда, разве что покачивая головой; беда, однако, в том, что до безумия довел Орландо Эрос, языческое божество, которое чем более обуздывают, тем сильнее он бушует»)
Продолжают столбец кверху карты Мир, где виден укрепленный город в круге окруженный бастионами Париж, который месяцами осаждают сарацины, и Башня, где правдоподобно изображено, как падают убитые с откосов между струями кипящего масла и осадными машинами, карты, характеризующие военную обстановку (вероятно, так, как описал бы ее Карл Великий: «Враг наседает у подножия холмов Мон-Мартир и Мон-Парнас, пробивает бреши в Менильмонтане и Монтеро, пускает красных петухов у Пор-Дофэн и Пор-де-Лила»); не хватало только Девяти Мечей, чтоб завершить описание нотою надежды (да и императорская речь могла закончиться лишь так: «Один Орландо, наш племянник, мог бы вывести нас тайным ходом из кольца железа и огня Отправляйся же, Астольф, найди его разум, где бы тот ни находился, только в нем наше спасение! Беги! Лети!»).
Что тут Астольфу делать? Он имел в распоряжении еще одну хорошую карту Отшельника, где был изображен старик-горбун с клепсидрой, прорицатель, поворачивающий вспять необратимое течение времени и видящий сначала «после», а затем уж «до». К этому, выходит, мудрецу или кудеснику и обращается Астольф, дабы узнать, где пребывает здравый смысл Орландо. И как отшельник истолковывал летящие из верхней половины в нижнюю песчинки, так приготовились мы толковать второй, расположившийся левее первого, столбец этой истории, читая его сверху вниз: Страшный Суд, Десятка Чаш, Колесница и Луна
Тебе, Астольф, придется отправиться на небеса (карта с ангелами Страшный Суд указывает: вознесение было сверхъестественным), на бледные поля Луны, где на необъятном складе в склянках, выстроенных в ряд (как на карте с Чашами), хранятся непроисшедшие с людьми истории, те мысли, которые, однажды постучавшись у порога нашего сознания, исчезают навсегда, элементы, не вошедшие в комбинации в результате вероятностных процессов, выходы, которые могли быть найдены, но не были
Чтобы добраться до Луны (сообщала нам, быть может, лишние, но поэтичные сведения Колесница), используют обычно крылатых коней смешанных пород Пегасов или Гиппогрифов , которых взращивают в позолоченных конюшнях феи, чтобы запрягать по двое-трое в экипажи. У Астольфа был свой Гиппогриф, и он, вскочив в седло, взмыл в небеса. Навстречу ему двигалась Луна на прибыли, и он спланировал на нее. (На таро Луна изящнее, чем в летние ночи сельские актеры изображают ее в драме о Пираме и Фисбе , но представлена столь же простыми аллегорическими средствами)
Дальше следовало Колесо Фортуны как раз там, где мы ожидали более подробного описания Луны, которое заставило бы нас расстаться с давними фантазиями о «мире наоборот», где царствует осел, а человек четвероног, где дети управляют стариками, у руля стоят сомнамбулы, а горожане вертятся как белки в колесе, и с массой прочих парадоксов,