Длинный, вихлястый, угреватый Матаня сказал:
Программу вам сейчас принесут, Владимир Иванович. А покамест рекомендую вашему вниманию храброго штабс-капитана. Только что вернулся с Дальнего Востока, где, можно сказать, разбивал в пух и прах желтолицего, косоглазого и коварного врага. Ну-с, генерал, валяйте дальше.
Офицер прокашлялся и сплюнул вбок на пол.
«Хам!» подумал Щавинский, поморщившись.
Русский солдат это, брат, не фунт изюму! воскликнул хрипло Рыбников, громыхая шашкой. Чудо-богатыри, как говорил бессмертный Суворов. Что? Не правду я говорю? Одним словом Но скажу вам откровенно: начальство наше на Востоке не годится ни к черту!
Знаете известную нашу поговорку: каков поп, таков приход. Что? Не верно? Воруют, играют в карты, завели любовниц А ведь известно: где черт не поможет, бабу пошлет.
Вы, генерал, что-то о съемках начали,
напомнил
Матаня.
Ага, о съемках. Мерси. Голова у меня
Дер-р-балызнул я сегодня. Рыбников метнул быстрый острый взгляд на Щавинского. Да, так вот-с Назначили одного полковника генерального штаба произвести маршрутную рекогносцировку. Берет он с собой взвод казаков лихое войско, черт его побери Что? Не правда?.
Берет он переводчика и едет. Попадает в деревню. «Как название?» Переводчик молчит. «А ну-ка, ребятушки!»
Казаки его сейчас нагайками. Переводчик говорит: «Бутунду». А «бутунду» по-китайски значит: «не понимаю».
«Ага, заговорил, сукин сын!» И полковник пишет на кроки:
«Деревня Бутунду». Опять едут опять деревня. «Название?»
«Бутунду». «Как? Еще Бутунду?» «Бутунду». Полковник опять пишет: «Бутунду». Так он десять деревень назвал «Бутунду», и вышел он, как у Чехова: «Хоть ты, говорит, Иванов седьмой, а все-таки дурак!»
А-а! Вы знаете Чехова? спросил Щавинский.
Кого? Чехова? Антошу? Еще бы, черт побери!.. Друзья! Пили мы с ним здорово Хоть ты, говорит, и седьмой, а все-таки дурак
Вы с ним там на Востоке виделись? быстро спросил
Щавинский.
Как же, обязательно на Востоке. Мы, брат, бывало, с
Антон Петровичем Хоть ты и седьмой, а
Пока он говорил, Щавинский внимательно наблюдал за ним. Все у него было обычное, чисто армейское: голос, манеры, поношенный мундир, бедный и грубый язык.
Щавинскому приходилось видеть сотни таких забулдыг-капитанов, как он. Так же они осклаблялись и чертыхались, расправляли усы влево и вправо молодцеватыми движениями, так же вздергивали вверх плечи, оттопыривали локти, картинно опирались на шашку и щелкали воображаемыми шпорами. Но было в нем и что-то совсем особенное, затаенное, чего Щавинский никогда не видал и не мог определить, какая-то внутренняя напряженная, нервная сила. Было похоже на то, что Щавинский вовсе не удивился бы, если бы вдруг этот хрипящий и пьяный бурбон заговорил о тонких и умных вещах, непринужденно и ясно, изящным языком, но не удивился бы также какой-нибудь безумной, внезапной, горячечной, даже кровавой выходке со стороны штабс-капитана.
В лице его поражало Щавинского то разное впечатление, которое производили его фас и профиль. Сбоку это было обыкновенное русское, чуть-чуть калмыковатое лицо: маленький выпуклый лоб под уходящим вверх черепом, русский бесформенный нос сливой, редкие жесткие черные волосы в усах и на бороденке, голова коротко остриженная, с сильной проседью, тон лица темно-желтый от загара
Но, поворачиваясь лицом к Щавинскому, он сейчас же начинал ему кого-то напоминать. Что-то чрезвычайно знакомое, но такое, чего никак нельзя было ухватить, чувствовалось в этих узеньких, зорких, ярко-кофейных глазках с разрезом наискось, в тревожном изгибе черных бровей, идущих от переносья кверху, в энергичной сухости кожи, крепко обтягивавшей мощные скулы, а главное, в общем выражении этого лица злобного, насмешливого, умного, пожалуй, даже высокомерного, но не человеческого, а скорее звериного, а еще вернее лица, принадлежащего существу с другой планеты.
«Точно я его во сне видел», подумал Щавинский.
Всматриваясь, он невольно прищурился и наклонил голову набок.
Рыбников тотчас же повернулся к нему и захохотал нервно и громко:
Что вы на меня любуетесь, господин писатель? Интересно? Я. Он возвысил голос и с смешной гордостью ударил себя кулаком в грудь. Я штабс-капитан Рыбников.
Рыб-ни-ков! Православный русский воин, не считая, бьет врагов. Такая есть солдатская русская песня. Что? Не верно? Кодлубцев, бегая пером по бумаге и не глядя на Рыбникова, бросил небрежно:
И, не считаясь, сдается в плен.
Рыбников быстро бросил взгляд на Кодлубцева, и
Щавинский заметил, как в его коричневых глазах блеснули странные желто-зеленые огоньки. Но это было только на мгновение. Тотчас же штабс-капитан захохотал, развел руками и звонко хлопнул себя по ляжкам.
Ничего не поделаешь божья воля. Недаром говорится в пословице: нашла коса на камень. Что? Не верно?
Он обратился вдруг к Щавинскому, слегка потрепал его рукою по колену и издал губами безнадежный звук: фить!
Мы все авось, да кое-как, да как-нибудь тяп да ляп.
К местности не умеем применяться, снаряды не подходят к калибрам орудий, люди на позициях по четверо суток не едят. А японцы, черт бы их побрал, работают как машины.