Очень хорошо, он поднял глаза от сопроводительной бумаги и еще раз оглядел милиционеров. Такие джигиты нам сейчас как воздух нужны! А вы, молодой человек? он повернулся ко мне, я подал ему путевку обкома комсомола. Он прочел ее раз, посмотрел на меня, потом еще заглянул в путевку. Да,
кажется, возраст мой и внешность его не обрадовали. Он разгладил пальцем усы и решил: Ну что ж! Значит, так тому и быть. Посидите пока здесь, подождите. А ну, джигиты, пошли.
Я остался в его кабинете один. Осмотрелся. Стол, накрытый газетами, несколько стульев. В углу на стуле ведро, кружка. На стене два портрета: Ленин и Дзержинский.
Ниже портретов лозунг, написанный большими неуклюжими буквами: «Советская власть это власть народа. В. И. Ленин».
«Надо будет мне самому этот лозунг написать», решил я. Мы в комитете комсомола писали такие лозунги каждый день.
Вдруг во дворе послышался топот и где-то рядом закричала женщина. Я подошел к окну: милиционеры, приехавшие со мной, верхом выезжали со двора, но никакой женщины с ними не было. Я вернулся на место и снова услышал женский крик, потом плач. Что это? Что здесь происходит? И что я должен делать? Отворил дверь из кабинета в коридор плач слышался из соседней комнаты. Допрашивают? Почему она плачет, почему кричала? Что они здесь мучают людей? Разве мы басмачи? У них же портрет Ленина на стене!
Сжав кулаки, я шагнул к двери, за которой все плакала женщина, и тут же в коридор с улицы вошел Зубов.
Что, юноша, заскучал? Ничего, долго скучать не придется. Мы вошли в его кабинет. Проклятые, разорили Тангатапды. Не бывал там?
Нет.
И правильно. Жалкий кишлак. Но и его не оставляют в покое.
Басмачи?
Кто же еще? Как собаки плодятся! Банда курбаши Худайберды. Незнаком?
Нет.
Еще познакомишься. Этот рас помучает ловок, хитер, молодой. И грамотный в Бухаре учился. Но в руки ему лучше не попадаться отца родного не пожалеет. Говорят, сам допрашивает, сволочь.
За стеной снова послышался плач женщины.
А вы жалеете людей?
Это ты о ком «вы»?
Ну мы ГПУ?
Взгляд Зубова сделался жестким.
Разве мы пытаем людей? Где ты это слышал?
Я кивнул на стену вот, мол, непонятно разве?
Зубов помолчал, затем улыбнулся в усы и постучал
кулаком в стену.
Саидов! потом повернулся ко мне: Сейчас познакомишься с этим палачом!
В дверях кабинета появился сухощавый рослый человек.
Слушай, Джура, кого это ты там пытаешь, а?
Я? Пытаю? Саидов приложил ладонь к груди. Меня, меня пытают!
Да ну? А то я уж и не знал, что говорить; вот молодой человек обвиняет нас: мол, мы мучаем людей.
Слайдов глянул на меня, понял все и рассмеялся.
Кстати, Джура, познакомься. Как вас зовут, юноша?
Сабир, ответил я, покраснев.
Да, да, Сабир Шукуров направлен к нам губкомом комсомола. Новый работник.
Джура подал мне руку, мы поздоровались.
А это, продолжал Зубов, это Джура Саидов, гроза басмачей и вообще всякой контры. Боятся его, хотя, по-моему, бывает мягковат.
Я не понял последних слов Зубова и ждал, что он скажет еще. Но объяснять он ничего не стал, а положил мне руку на плечо и легонько подтолкнул к Саидову.
Будете работать вместе. Джура, возьми его к себе
Джура кивнул. Так я стал сотрудником ГПУ Алмалыка.
Покончив со мной, Зубов обратился к Джуре:
А что говорит твоя артистка?
Опять Худайберды. Отдал их своим басмачам, всех опозорили, и певицу Уктам тоже. А плачет ее племянница. Она засватана была. «Теперь, говорит, кому я нужна?»
Что будешь делать?
А что сделаешь? Джура пожал плечами. Пообещал, что вернем добро, у них серьги, браслеты, в общем, все висюльки отобрали.
Сволочи! не выдержал Зубов. Ну вот что. Дай сопровождающих и отправь их.
Конечно, отправлю. Только вот племянница певицы Уктам говорит, никуда не поедет. Говорит! «Кому я нужна?»
А ну пошли. И ты, Шукуров.
Сабир, поправил я.
Да, Сабир, и ты. Посмотришь, как ведем допрос, и чтобы больше об этом разговоров не было. А ещё комсомол!
Мы перешли в соседнюю комнату там уже сидели шесть женщин, все молодые, лишь одна была постарше, она обняла за плечи девушку и что-то говорила ей, а та тихо плакала. «Видно, это и есть Уктам-певица, подумал я. Слышал о ней еще в детстве «прекрасная певица, отличная танцовщица», говорили. А та, рядом, видно, ее племянница».
Что будем делать, Уктамхон? спросил Зубов.
Я не ошибся. Женщина, обнимавшая соседку, вскочила с доеста.
Ах, дорогой начальник, что нам делать, придется ехать дальше Судьба Чтоб ей пропасть, этой культурной революции!.. Вот Зумрад моя плачет все. Первый раз поехала с нами, еле упросила ее мать отпустить девочку в культпоход, обещала беречь
Девушка, сидевшая рядом с Уктам, все всхлипывала, не поднимая головы, лицо закрыла ладонями.
Не
плачь, сестрица, что ж теперь, сказал ей Зубов. Хочешь, оставайся в Ташкенте, а?' Я тебе записку дам, будешь жить со сверстницами, забудешь обо всем Не горюй ведь вся жизнь впереди!
Конечно, конечно, согласилась за племянницу Уктам. Правда, Зумрадджан, девочка моя, оставайся в Ташкенте, я тоже об этом думала! Мать я сама успокою. А жених шайтан с ним! В Ташкенте еще получше найдешь! Ведь все равно не любила этого толстяка!