К плетню подошел Калита, положил огрубелые руки на прясло .
Где ты пропадал, Иван Герасимович? будто ничего не зная об арестах в станице, поинтересовался он с улыбкой.
Без мала совсем не пропал, вздохнул Гусочка. Всю ночь просидел в погребе ревкома. Ума не приложу, за шо. А знаешь, скоко там мира сидит! схватившись за голову, соврал он. Видимо-невидимо! Сегодня с самого утра идет допрос.
Ну, насчет мира ты, пожалуй, брешешь, Иван Герасимович, возразил Калита. В станице знают, кого забрали.
Гусочка исподлобья, посмотрел на него.
Э, Трофимович! Всякая прибаска хороша с прикраской!
И тебя допрашивали? поинтересовался Калита.
А то как же! воскликнул Гусочка. Ще и под караулом, шоб не убёг, с шашками наголо. Перелякался я до ужасти! Подвели меня до Корягина, а я гляжу на его и не узнаю. Думаю: чи вин , чи не вин. А потом как взял меня за шкирку, аж в очах потемнело! Пролупался, бачу, шо вин.
Корягин? спросил Калита.
Эге ж, мотнул головой Гусочка и, приблизившись к уху соседа, хихикнул: А как напомнили мне про то, что я агитировал станичников супротив ЧОНа и коммунии, мои колени токо тип-тип, а гайка ффууррр и шлеп, да прямо в бот. Ну, думаю, пропал, совсем пропал! С переляку начал вспоминать бога, молиться. Вот так. И он стал класть на себя кресты: Господи сусе! Господи сусе! Видать, бог услыхал мою молитву. Расспросили меня, шо до чего, на том и допросу конец.
Калита, пощипывая черную бороду, сказал откровенно:
Характер у тебя, Иван Герасимович, с воньцой. Любишь приукрашивать, пакостить людям, то и проче.
Таким маты породила. Ну, а на обиженного богом не обижаются, буркнул Гусочка и торопливо зашагал к коровнику.
XV
Трудно ему было менять годами приобретенный на войне характер.
Косые лучи горячего солнца падали в окно, занавешенное гардиной, тянулись яркими полосами через весь стол, к печке. Серый кот, мурлыча, терся о ноги хозяина.
А где же Игорек? точно очнувшись от раздумий, спросил Корягин о сыне.
У Калиты, ответила Елена. Галина взяла к себе.
Корягин вытер полотенцем губы, остановил прищуренный взгляд на жене.
Ты чего такая хмурая?
Досталось мне только что, невесело отозвалась Елена. Напала на меня Конотопиха чуть не с кулаками. Ругала на чем свет стоит. А я-то при чем?
Что же она говорила?
Винила тебя: мол, ты им за добро злом отплатил. И меня срамила, что не заступилась я за дядька Захара. Кричала: «Это ж мы тебя за супостата этого просватали».
Корягин недобро усмехнулся. Ему вспомнилось, как он впервые познакомился с Еленой, как потом они встречались, поженились и, наконец, как он навсегда перешел жить в этот дом, который достался жене после смерти ее родителей.
Тоже мне сваха выискалась, вырвалось у него с негодованием.
Было тут крику на всю улицу, плакала Елена.
Я бы на твоем месте и на порог ее не пустил, сказал Корягин, положив сжатые кулаки на стол.
Через забор орала, указала Елена в сторону.
Вот ведьма, с досадой плюнул Корягин.
Елена вытерла слезы, принялась убирать посуду. Корягин снял с себя верхнюю рубашку, стащил сапоги, лег на диване.
Елена прикрыла ставни, ушла за Игорьком. Но задремать Корягину так и не удалось. Древаль терзал ему душу, вставал перед его глазами наглым, злым.
«На кой черт я связался с ним, думал он раздраженно и тут же снова возражал себе: Но это ж контра, враги наши, и нечего с ними нянькаться. Человека ни за что ни про что убили. Стрелять их, как бешеных псов, надо!»
На веранде послышались чьи-то тяжелые шаги. Корягин приподнялся на локоть. Проскрипела дверь в кухне и долетел голос:
Дома кто есть?
А, это ты, Филиппович, заходь, ставя ноги на подстилку, пригласил Корягин соседа.
Градов вошел.
Извини, Петро, за беспокойство, сказал он, опускаясь на стул. Сейчас сын недобрую весть принес. Говорит, в лесу бандитов видел. Человек полтораста по дороге ехали. С винтовками, с саблями. Все верховые. И наших станичников много.
Куда ж они путь держали? настороженно спросил Корягин.
От монастыря в сторону Гулькевичей, ответил радов. Верстах в семи от хутора Драного заприметил.
Как же они Леньку не тронули? удивился Корягин.
Градов развел руками.
Не видали. За кустами он схоронился.
Корягин быстро обулся, надел рубашку, сказал:
Тут нужно быть начеку. Пойдем, Филиппович
Казаки сдавали шашки, кинжалы, револьверы, изредка винтовки. Комсомольцы очищали оружие от ржавчины, смазывали маслом и складывали на столах, ставили в пирамиду в специальной комнате с зарешеченными окнами.
Вот на крыльцо поднялся белобородый старик в черкеске, поношенных сапогах и в старинной казачьей папахе. В высохших, жилистых руках, как на подносе, он держал шашку, отделанную серебром, которую хранил у себя несколько лет, как самую дорогую реликвию боевых походов против иноземных захватчиков.