Ач чертовщина какая зачалась!
сказал Лаврентий, почесывая затылок.
Наверное, Матяш, проговорил Виктор. Он все заедался, доказывал фронтовикам, что скорее у него на ладонях шерсть вырастет, чем они построят Советскую власть.
Ошалел этот Матяш от злости, негодующе заметил Наумыч.
Со двора ревкома выскочили чоновцы, бросились за сыновьями Пилы и Хмары, которых уже преследовали милиционеры. За Матяшом гнались Демка Вьюн, Леонид Градов и еще два бывших партизана, палили в воздух из наганов.
Козелков снял очки, внимательно наблюдая с крыльца за происходящим. Лаврентий мельком взглянул на него, сокрушенно покачал головой:
Дописался писаришка
Кто? спросил Виктор, шаря встревоженными глазами по площади, охваченной паникой.
Да этот, Козелков, сказал Лаврентий и опять уставился на убегающего Матяша.
Знову заваруха началась, сокрушенно выдохнул Наумыч.
Сыновья Пилы и Хмары наконец были схвачены и обезоружены. Юродивый бросился в толпу и быстро затерялся в суматохе.
Матяш перемахнул через плетень и прянул в густой сад
Аминет и Клава принесли раненого чоновца к ревкому. Сюда же пригнали и пойманных.
Ропот смерил бандитов свирепым взглядом, бросил:
Стервецы!
Леонид подбежал к Корягину и, с трудом переведя дыхание, доложил:
Дядя Петро, Матяша не поймали, скрылся.
Эх, вы! мотнул головой Корягин.
Рази в такой толкотне поймаешь, смущенно протянул Вьюн. Ежели б никто не мешал.
То-то, с улыбкой подмигнул Корягин. Хвать быка за рога ан рассоха в руках.
Хитрый он, собака, оправдывался Леонид. Юркнул в сад и как сквозь землю провалился.
Этот Матяш, видно, стреляная птица, подчеркнул Доронин.
Да, опростоволосились мы с этой контрой, сказал Корягин, поднимаясь на крыльцо.
В тот же день он отдал приказ, чтобы все станичники в течение двадцати четырех часов сдали в ревком огнестрельное и холодное оружие.
Опять неудача?
Да нет, вроде ничего, сняв бриль и вытерев пот со лба, с улыбкой ответил Гуня. Пятьдесят подвод как из пушки! Две тысячи пудов уже на ссыпке.
Вот как, удивился Корягин. Это здорово! Значит, митинг добре тряхнул. Он перевел взгляд на Ропота. А у тебя как, Прокофьевич?
Тоже кое-что есть, ответил тот. Восемьсот пудов пшенички уже поехали.
Корягин одобрительно кивнул головой.
Хорошо. Выходит, с богатеями нянькаться не надо.
Вошел Доронин, присел у стола. А за ним вбежал запыхавшийся Градов.
Что у тебя, Филиппович, не пожар ли? Корягин удивленно посмотрел на него.
Хуже! переведя дух, Градов взмахнул рукой и обратился к Доронину: Федотович, выручай из беды. Треклята баба из дому гонит.
За какие же это грехи? тая улыбку, спросил Доронин.
Клянет, что в коммуну записался, затараторил Градов, не замечая сына, только что вошедшего в кабинет. Закончил я с хлопцами обход дворов в своем квартале, отослал подводы с хлебом на ссыпку и домой подался. Прихожу, значит, и докладываю ей чин по чину, как положено: мол, так и так, дескать, в коммуну записался. А она, иродова баба, сразу меня в оборот, будто с цепи сорвалась. «Вот я тебе покажу коммуну, барбос стодиявольский!» Да как хряпнет каталкой меня по потылице, аж полымя в очах пыхнуло! А в голове точь-в-точь перезвоны после великодня. Вот глядите, какие увечья нанесла мне вражья баба. И он начал оказывать товарищам свои шишки.
Леонид прыснул от смеха и нырнул за дверь. А старик Градов, кряхтя и потирая затылок, продолжал:
Так что выручайте, люди добрые. Пойдемте к ней.
Негоже, Филиппович, так в панику вдаваться, шутливо-назидательно сказал Доронин. Вы же фронтовик бывший и к тому же председатель квартального комитета. Нужно держать себя на высоте.
Градов развел руками.
Что с нею поделаешь, Федотович? Она у меня часом как скаженная бывает.
Все улыбнулись. Корягин набил трубку табаком, опустил свернутую бумажку в стекло лампы и, прикурив, сказал:
Поможем в этом деле, и, мигнув Доронину, спросил: Как с продразверсткой в твоем квартале?
Полторы тысячи пудов отправил, доложил Градов. Самых упорных обломал, а вот с бабой своей никак не справляюсь.
Выручим, Филиппович. Выходя из-за стола, Корягин обернулся к Доронину: Пойдем, Павел Федотович, упрашивать норовистую.
Из-за темного закубанского леса выплыла запоздалая луна. По улицам двигались подводы, нагруженные зерном, скакали верховые чоновцы, проходили небольшими группами ночные облавы.
В ревкоме только что закончилось собрание молодежи. Парни и девушки шумно расходились по домам.
Клава пригласила Аминет к себе.
В тесной комнатушке зажгли каганец . Его трепетный огонек излучал какой-то ласковый, мягкий свет.
Аминет сняла платок, взглянула в старенькое блеклое зеркало, висевшее на стене, и, поправив длинные косы и воротничок на белой кофточке, с улыбкой сказала:
Очень хорошо, Клава, что тебя выбрали секретарем.
Лучше было бы Леню Градова. Он больше учился.
Это ничего, протянула Аминет. Не святые горшки лепят.
И все же боязно, призналась Клава.