могла похвалиться тѣмъ, чтобъ отецъ баловалъ меня, какъ баловали, миловали и ласкали Сереженьку матушка и Марья Семеновна.
Онъ заслуживалъ любовь матери по своей добротѣ и кротости нрава и особенному свойству всѣмъ нравиться, ко всѣмъ быть внимательнымъ и любезнымъ, Онъ былъ въ полномъ смылѣ слова ласковое, милое, добросердечное дітя, а впослѣдствіи добрый юноша. Русые его волосы вились отъ природы въ глянцовитыя кольца, сѣрые большіе, свѣтлые глаза глядѣли добродушно, толстоватыя, но пунцовыя, какъ малина, губы улыбались охотно и часто. Объ немъ нельзя было сказать, что онъ уменъ, но такъ ужъ милъ и пригожъ! Въ домѣ всѣ его любили отъ судомойки до первой горничной и отъ дворника до дворецкаго. Для всѣхъ у него было доброе слово и привѣтъ.
Деньги, говаривала матушка, не держутся въ его карманѣ, текутъ, какъ вода. Сереженька до тѣхъ поръ спокойствія не имѣетъ, пока не раздастъ ихъ.
Безсребренникъ, говорила няня, не даромъ онъ родился наканунѣ св. Кузьмы и Демьяна безсребренниковъ.
Марья Семеновна не могла наглядѣться на него; она по цѣлымъ часамъ сиживала съ чулкомъ около него, когда онъ учился, и не мало забавляла насъ своими причитаніями и сѣтованіями.
И что это васъ, дѣточекъ, мучатъ, говаривала она. Развѣ вамъ пить-ѣсть нечего. Слава Богу, всего вдоволь. Жили бы, поживали. И зачѣмъ это?
Какъ, няня, зачѣмъ? Все знать надо. Ну, вотъ, няня, скажи-ка, какъ ты думаешь велико солнце?
Что мнѣ думать. Богъ глаза далъ. Оно отсюда, снизу, кажется маленькимъ, а должно-быть велико-таки. Я полагаю больше будетъ задняго колеса нашей большой кареты.
Ну вотъ и ошиблась, восклицалъ Сережа: оно, солнце-то, очень, очень велико, больше земнаго шара.
Какого земнаго шара?
Нашей земли, на которой мы живемъ.
Такъ говори путно, какой такой шаръ поминаешь, надъ старухой не смѣйся грѣшно. Я не дура какая, либо юродивая, чтобы такому вздору повѣрить. Вишь ты! У тебя еще молоко на губахъ не обсохло! Туда же, смѣяться надъ старухой, кропоталась не на шутку обидѣвшаяся няня.
Вотъ-те крестъ, говорилъ братъ серьезно, которому упреки няни дошли до сердца, я не смѣюсь надъ тобою, нянечка. Солнце больше земли. Вотъ тутъ, я учу, измѣрено. И онъ показывалъ ей на свой учебникъ.
Измѣрено! повторяла няня съ негодованіемъ. а кто мѣрилъ? Кто тамъ былъ? Подлинно у баръ либо денегъ много, либо ума мало, что за такія-то сказки они деньги платятъ. Этому-то дѣтей учить, на этой-то пустяковинѣ ихъ моромъ морить! До полночи просиживаетъ, голубчикъ, дребедень-то эту заучивать! и!.. и!.. и!..
И няня качала головою, возмущенная и озадаченная.
Няня, говорилъ братъ не безъ лукавства, а знаешь ли, во сколько минутъ летитъ къ намъ лучъ свѣта отъ солнца!
Не знаю и знать не хочу. Да что ты это, сударь, насмѣхаться надо мною не походя вздумалъ. Лучъ, свѣта и его мѣрять! Ужъ лучше, какъ въ сказкѣ, веревку изъ песку свить, Уменъ сталъ больно.
Братъ, видя, что няня не нашутку сердится. бросался ей на шею и душилъ ее поцѣлуями, приговаривая:
Не буду, не буду, не сердись Христа ради!
То-то же, отвѣчала, растроганная его ласкою, няня, и грозилась на него, а затѣмъ крестила его, цѣловала; онъ принимался нехотя за книгу, а она за чулокъ.
Что ты мѣняешь книжку? Другое, что ли, твердить будешь?
Да, няня, грамматику.
Что оно такое? Ты толкомъ говори, а мудреныхъ словъ ты мнѣ не тычь. Я вѣдь ихъ не испугаюсь, да и не удивлюсь.
Грамматика наука правильно писать и говорить.
Тьфу, дурь какая! отплевывалась няня. Да ты, чай, и такъ прирожденный русскій, такъ по-русски говорить знаешь. Чему жъ учиться-то?
Разнымъ правиламъ, какъ и почему.
Ну да, да, опять деньги даромъ давать. Я вотъ до 50 лѣтъ дожила, говорю, слава Богу, всѣ меня понимаютъ; а тебя, пожалуй, такъ заучатъ, что будешь говорить, какъ сынъ нашего дьячка. Слушаю я его намедни, сидя у его матери, слушаю, говоритъ онъ по-русски и всѣ слова его наши, русскія слова, а понять ничего не могу. Еще въ отдѣльности почти такое слово понять можно, а вмѣстѣ, нѣтъ, никакъ не сообразить. Вотъ и говорю я его матери: Что онъ это у васъ какъ мудрено разговариваетъ?" а она въ отвѣтъ: онъ у насъ ученый". а ты этому не учись, Тебѣ неприлично. Ты дворянинъ, столбовой россійскій дворянинъ, а онъ что? Семинаристъ, кутейникъ. Отецъ-то съ косицей на крилосѣ баситъ.
Что жъ, няня, что баситъ, онъ человѣкъ хорошій, я съ нимъ стрѣлять хожу; очень хорошо стрѣляетъ. Онъ мнѣ сказывалъ, что сынъ его ученый. Сама ты слышала, что красно говоритъ.
Это ему и къ лицу, Ему надо же чѣмъ-нибудь себѣ отличіе имѣть, а тебѣ не нужно, у тебя рожденіе твое,
отличіе.
Однако, няня, вступилась я, если онъ останется при одномъ рожденіи, дѣло выйдетъ плохое. Неграмотныхъ, да неученыхъ и въ службу не берутъ.
Такъ вотъ оно что, я теперь за книжку, говорилъ братъ весело и принимался за учебникъ.
Но брату наука давалась трудно. Училъ онъ часами то, что я выучивала въ полчаса. Няня безотлучно сидѣла около него, съ соболѣзнованіемъ качала головою, а иногда и бормотала что-то себѣ подъ носъ. Между нею и братомъ образовалась тѣснѣйшая связь и любовь. Никогда онъ не ложился спать, не простившись съ нею, она крестила его, а онъ, хотя никто его тому не училъ, цѣловалъ у нея руку; она, сознавая, вѣроятно, свою чисто-материнскую къ нему любовь и нѣжность, не противилась тому и съ умиленіемъ глядѣла на него. Матушка цѣнила любовь няни ко всѣмъ намъ, но въ особенности къ брату, и обходилась съ ней совсѣмъ иначе, чѣмъ тогда обходились съ нянями, какъ бы ихъ ни любили. Матушка относилась къ нянѣ скорѣе, какъ къ близкой родственницѣ, чѣмъ къ лицу подчиненному и служащему въ домѣ. Она съ ней сиживала вечеромъ, пивала съ ней чай, а въ отсутствіи отца сажала ее обѣдать съ собою, и разсуждали онѣ о хозяйствѣ, дѣтяхъ, ихъ состояніи и будущности. Словомъ, Марья Семеновна была членомъ нашего семейства и имѣла свой голосъ. Во всемъ. что касалось вседневной жизни, она была совѣтница разумная, ревнивая блюстительница интересовъ дома и нашего благосостоянія. Одинъ батюшка глядѣлъ неодобрительно на постоянное присутствіе няни при дракахъ, играхъ и чтеніяхъ Сережи, и еще больше порицалъ матушку за ея предпочтеніе къ старшему сыну. Когда матушка говаривала, что какая-либо вещь или домъ, или имѣніе будутъ Сереженькины, батюшка останавливалъ ее словомъ: