К счастью, помогло то, что Сарыкбаев Анну тоже знал, помнил ее героическое поведение и не менее героическое ранение при штурме последнего оплота Златовского, а также то, что она выступила в защиту генмодов-осьминогов. Все это в глазах ученого говорило строго в ее пользу.
Поэтому, когда я сказал, что у Анны есть личные причины выслушать историю изучения оборотневых генов и их возможного взаимодействия с генами генмодов, Сарыкбаев охотно пошел мне навстречу.
Труднее оказалось уговорить Анну, не раскрывая перед ней истинную причину визита.
Да зачем мне нужно ехать в Медицинскую академию? хмуро спрашивала она, подвязывая шляпку перед зеркалом. Что полезного мне может рассказать Сарыкбаев? Разве только если те маленькие осьминожки все-таки спаслись, и вы их где-то тайно изучаете Это бы подняло мне настроение!
Я вздрогнул, но попытался скрыть это от Анны. Вопрос с маленькими осьминожками-генмодами все еще оставался для меня крайне щекотливым. С одной стороны, я отлично понимал желание Сарыкбаева их исследовать просто удивительно, как Златовскому удалось добиться такого скрещивания! Гений, воистину гений Жаль, что с вопросами этики у них с женой обстояло так прискорбно
Желание Анны сохранить им жизнь я тоже понимал: крошечные создания ни в чем не виноваты. Но в то же время не стоит забывать, что если генмоды задумывались в большинстве своем как потенциальные разведчики и диверсанты, то эти создания представляли собой исключительно эффективное оружие. И оставлять их в живых могло быть чревато
Короче говоря, решение, принятое мною два года назад во время нашего «пароходного» дела, все еще было для меня источником терзаний.
Не понимаю, почему у вас меланхоличное настроение, вместо этого ворчливо проговорил я. Вроде бы, дело с картинами раскрыто. Вы должны чувствовать себя польщенной, что ваши работы стали так популярны, что их даже подделывают, а подделки столь охотно покупают!
Да, как оказалось, Хохлов и в самом деле не только изготовил несколько копий картин, но и умудрился почти все продать. После того, как известие о том, что было обнаружено две фальшивки, достигло городской прессы, в ЦГУП обратилось еще два мецената, которым был тайком продан этот портрет. Обоим было сказано, что портрет не краденый, что продажа исходит от самого купца Кахетьева, который влез в долги и не может даже обеспечить приданое дочери (сущая правда). После выхода новостей оба закономерно усомнились в том, что обладали оригиналом, и оба были правы. Оригинал остался висеть в потайном шкафу Любови Егоровны Кахетьевой.
Остальные покупатели пока себя не проявили, и, возможно, не проявят если Хохлов продал им картину под видом краденой. Однако сам Хохлов, я был уверен, на допросе в конце концов запоет соловьем: ведь он собирался бежать из Необходимска не только от ЦГУП, но и от гнева неудачливых покупателей. А теперь защитить его сможет только полиция.
Может, мне и стоило бы радоваться, вздохнула Анна. Но как-то не нахожу в себе сил. Такая грустная история! Художник влюбился в прекрасную девушку, а она воспользовалась им И моя картина послужила орудием.
Про себя я подумал, что Любовь Кахетьева
ничуть не прекрасна я ее видел. Не знаю уж, что там Анна изобразила на портрете, но, если только я в свои зрелые годы не перестал совсем разбираться в человеческих вкусах, она представляла собой этакую бой-бабу: высокую, рослую, довольно полнотелую, с грубым и широким лицом. Действительно, вся в отца! Кахетьев не соврал, когда ее описывал.
Ну, полно, полно, проворчал я. Даже вы не настолько идеалистичны, чтобы всерьез обвинять себя в этой ситуации! А теперь возьмите меня на руки, и пойдемте.
Прося взять меня на руки, я преследовал две цели сразу: во-первых, у меня не было никакого желания шагать по замерзшему тротуару, а во-вторых, я знал, что контакт со мной успокаивает Анну. Особенно поглаживания меня. Очень удобно, хотя и не всегда выглядит достойно.
Но переживания переживаниями а заплатить за извозчика я заставил Анну. В конце концов, по ее делам мы ехали или нет?
По ироническому стечению обстоятельств Сарыкбаев работал как раз в том самом трехэтажном отдельно стоящем корпусе, который Медицинская Академия когда-то сдавала внаем частным лабораториям. Тут мало что изменилось за столько лет, разве что стены перекрасили более свежей краской.
На входе также имелся пост охраны, но на сей раз мне не пришлось предъявлять поддельное удостоверение: Сарыкбаев уже заказал нам пропуска.
На этом сходство кончилось: как сейчас помню, что в лабораторию Златовских (тогда еще Серебряковых) я пробирался на третий этаж, а владения Сарыкбаева помещались на втором.
Впрочем, никаких иных отличий не было: такой же точно коридор, почему-то с кафельными стенами, в котором витали запахи спирта и хлорки.
Исследователь немедленно открыл нам кабинет, стоило только постучать.
А, Василий Васильевич! Анна! сказал он тепло, но без излишнего энтузиазма, характерного для многих овчарок; хвостом не вилял, иными словами. Очень приятно, что вы решили уделить внимание моей лаборатории. Что именно вас интересует?