У меня были причины!
Ну, ну, девочки, это Бернард замахал на них руками, не ссорьтесь.
Колено у Малышки и правда западало, но совсем немного, пожалуй, я бы и не заметила. По правде, она могла бы работать с таким коленом ещё много-много лет, чтобы починили его уже мои дети, дослужившись до мастеров; но от всех этих разговоров было так отвратительно, что я сочла за благо велеть всем замолчать под
предлогом того, что мне нужно сконцентрироваться. И неторопливо правила чары.
Может, я и вовсе зря себя накрутила!..
Я мысленно попыталась сопоставить свой женский календарик и предполагаемую овуляцию с датой свадьбы, и мне совсем поплохело. Великая Тьма, когда предки отмеряли своим детям мозги, я явно предпочла им что-то другое.
Надо подождать всего несколько дней. А дальше либо всё это окажется ерундой, либо не окажется.
За завтраком всё во мне бурлило: я сверлила взглядом пустой стул Ёши, он, конечно же, как обычно, проспал, и представляла, как надену ему на голову полную кастрюлю овсянки, а потом устрою безобразную, бабскую истерику, с битьём посуды и бесконтрольными заклинаниями, до дрожащих в воздухе чар и звона стёкол в серванте с фамильным фарфором.
Вы в меня кончили! обвинительно сообщу ему я и разрыдаюсь.
Но по правде, конечно же, всё это глупости. Мне нужно было думать раньше, и Лира права: не хочешь детей предохраняйся, в этой формуле нет решительно ничего запредельно сложного. В конце концов, я ведь могла просто взять и вообще с ним не спать, придумать какую-нибудь причину
Хотя о чём здесь думать, если он мой муж, и это навсегда? Сегодня или завтра, сейчас или потом, что это может изменить, если в моей руке блестит ритуальное зеркало, а будущее написано кровью моего Рода?
Я отложила ложку, а бабушка, закрыв глаза, забормотала:
Прославлена Ты, Вечная Тьма, за землю и за пищу, за капли Тебя, дарующие жизнь моей
и будь в моей крови, чтобы я была верна Твоему течению.
Где-то далеко, в городе, Тьма говорила музыкой ветра на верхней площадке колдовской церкви. В море, напитанном кровью моих предков, дышали Бездной чудовища; островные скалы шептали голосами колдуний, которые стали реками, чтобы мы могли жить. И меньшее, что я могу для них всех быть достойной их имени, их памяти и их жертвы.
Я планировала заниматься с Ксанифом, но это вышло коротко и плохо: он третьим же словом разбил глиняную заготовку вдребезги, и мне пришлось отправить его обратно к Лариону, лепить новую змею.
Стоило бы заняться полицейским заказом, но в ангаре мастерской не горело света и стучали тоскливые часы; я смотрела на него с сомнением, а потом, заставив себя не закурить по пути, вернулась в дом, только для того, чтобы обнаружить в холле Ёши.
«Нам нужно поговорить,» убеждала я себя. Но что ему говорить, придумать никак не могла, тем более что Ёши был увлечён: он возвёл в холле конструкцию из табуретки, пары коробок и книг, на которую поставил светящийся синим кубик. Вырывающийся из него свет расчерчивал пространство идеальными квадратами, а Ёши рассматривал расцвеченную скульптуру у лестницы и замерял что-то штангенциркулем.
Господин Ёши, что вы делаете?
Не обращайте внимания, он поморщился, это безвредно.
Я продолжала стоять у дверей, и Ёши всё-таки соблагоизволил пояснить:
Мышцы. Видите, какая реалистичность пропорций? Можно разглядеть все разгибатели кисти
чёрный кинжал разрезает плоть легко, как подтаявшее в тепле масло; сероватая струна сухожилия, тёмный крап вен, мягкие волокна мышцы, пористая структура сустава
Я зябко повела плечами.
Это же ар-нуво. Какой ещё реализм?
В этом и прелесть, улыбнулся Ёши. У него хорошая улыбка, холодная и ни к чему не обязывающая. Это, бесспорно, артейское ар-нуво. Полагаю, кто-то из Рему откопировал в бронзе живую девушку. Это искусство, Пенелопа.
Я взглянула на скульптуру по-новому. Она была в доме всю мою жизнь, сколько я себя помню, сидела в тени лестницы, изогнувшись вокруг крупной лампы, похожей на на причудливый цветок. Родовой дар Рему позволял им копировать что-то реальное в материалах; в старые времена, до того, как двоедушники изобрели фотографию, вездесущие Рему создавали картинки для колдовских контрактов. Натурщицу для лампы обернули в изящно задрапированные ткани, а волосами её оплели ветви дерева.
Я хотела её продать, призналась я, когда Ёши потушил свой светящийся кубик и отошёл чуть в сторону, всё ещё неотрывно глядя на бронзовую девушку. Но оценщик сказал, она толком ничего и не стоит.
Вполне вероятно, рассеянно подтвердил он. Взгляните на спинку носа, какие острые грани! Это подправлено уже после копирования.
Честно говоря, я плохо понимала, чем он так восхищён; нос как нос, видала я носы и поровнее. Интересно, чей нос унаследуют наши возможные дети?.. О Тьма, о проклятые предки, как я оказалась здесь?
Я так и не придумала хороших слов, и, пожелав ему хорошего дня, отперла тяжёлую дверь подвала и сбежала по длинной лестнице в тихий родовой склеп.
Здесь всегда хорошо, как будто каждый из золочёных саркофагов едва слышно желал мне добра. Я кивала посмертным маскам, зажигала редкие слепые лампадки и шёпотом называла предков по именам; где-то там, в своём посмертии, они слышат меня, и знают, что их ещё помнят.