Глава первая
I
В ходе последовавших затем потрясений, я был похищен прямо в колыбели и увезён, как заложник, в Каменец киевским воеводой Иосифом Потоцким. Рассчитывая выразить этим поступком свою приверженность королю Станиславу Лещинскому , Потоцкий, в то же время, исподволь налаживал связи и с Августом III Саксонским задолго до того, как мой отец, после сдачи Данцига русским, был вынужден, как и все польские вельможи, находившиеся в осаждённом городе с примасом Фёдором Потоцким во главе, покориться воле победителей.
И этот случай, и ряд других были порождены лютой ревностью Потоцких к моему отцу, послужившей причиной разного рода столкновений в годы правления Августа II и Августа III; следы этой ревности протянулись и к периоду моего правления, и выражались в бесконечном соперничестве наших домов, причём, мои интересы разделяли князья Чарторыйские, братья моей матери , и их многочисленные приверженцы, интересы Потоцких Радзивиллы, Мнишеки и Бог весть кто ещё.
После осады Данцига родители вызвали меня туда. Мне исполнилось три года, и с этого времени матушка взялась за моё воспитание так же поразительно разумно, как она делала это, готовя к жизни старших братьев, тогда-то она и прославилась, как воспитательница, с той разницей, что мне она уделяла особо пристальное внимание. Эта поистине редкостная женщина не только сама лично занималась со мной многим из того, что препоручают обычно гувернёрам, но и сделала всё возможное, чтобы хорошенько закалить мою душу и вдохнуть в неё возвышенные устремления. Как она того и желала, это избавило меня от обычных проявлений ребячества, но и обусловило некоторые мои недостатки. Я задирал нос перед своими сверстниками, умея избежать многих ошибок, свойственных нашему возрасту, и овладев уже кое-чем из того, чему их ещё не учили. Я стал маленьким гордецом.
Широко распространённое в Польше несовершенство реального воспитания, как в науках, так и в морали, побудило, также, мою мать всячески ограждать меня от общения с теми, кто, как она опасалась, мог подать мне дурной пример это принесло мне столько же вреда, сколько и пользы. Ожидая встреч с некими совершенными существами, я почти ни с кем не вступал в разговор немалое число людей, считавших себя, поэтому, презираемыми мною, доставило мне сомнительное отличие: уже в пятнадцать лет у меня были враги. Нельзя не признать, правда, что привитые мне матерью правила оберегали меня от всего, чем дурная компания наделяет обычно молодых людей. Я приобрёл антипатию к фальши и сохранил её впоследствии, но я распространял её слишком широко в силу моего возраста и положения на всё, что меня приучили считать пошлым или посредственным.
Мне не оставили времени побыть ребёнком, если можно так выразиться это словно у года отнять апрель месяц... Сегодня такая потеря представляется мне невосполнимой, и я полагаю, что имею право сожалеть о ней, ибо склонность к меланхолии, которой я так часто и с большим трудом сопротивлялся, является, скорее всего, порождением этой неестественной и скороспелой мудрости, не предохранившей меня от ошибок, на роду написанных, а лишь преисполнившей меня исступлённой мечтательности в самом нежном возрасте.