Гарри! представился я и улыбнулся, чтобы заглушить смутное беспокойство. Мне было не по себе.
Но он уже отключился.
Как его зовут? спросил я с непонятной тревогой.
Это не имеет никакого значения! Потом, после долгой паузы: Эдвард не придет. Я поняла это, как только он увидел тебя.
Ну и пусть! По-моему, это тоже не имеет значения.
Гарри, постарайся понять! Она опять закрыла глаза. Слишком уж часто она закрывала их. Я бы не впустила никого, и тебя не выпустила бы слишком дорога мне каждая минута. Но эту картину, свою последнюю картину, я хочу кончить. Все, что я думаю о будущем, я сказала в той, она показала на окруженную выродившимся человечеством капсулу. А этот человек Я увидела его на Прошлой неделе и сразу же почувствовала это наше время, вся его беспримерная трагедия. Довольная улыбка ведь все так хорошо, так стабильно. И страшный смех над самим собой чтобы поддержать эту стабильность, половину человечества приходится заманивать в анабиоз всем, что так успешно искоренено в обычной жизни. Алкоголем, наркотиками, развратом и разгулом, телемортоновскими фильмами ужасов.
Она очень беспокоилась, придет ли он, по нескольку раз открывала дверь и выбегала в коридор. Поскольку самой притягательной силой биодомов была возможность побыть одному, дверь открывалась лишь изнутри.
Ни один человек не мог проникнуть, не предупредив заранее о своем приходе по телеону. Беспрепятственно входили единственно роботы. Те, что в течение девяноста дней заботились о чистоте и комфорте жильцов. И те, что по истечении девяноста дней приходили за квартирной платой самими жильцами.
Мне было до боли обидно, что она его так ждет. В данную минуту он был для нее важнее меня. Я понимал ее, но понимать не всегда означает прощать. Пусть в нем сидит хоть сто трагедий, для меня это все равно не перевесило бы трагедию нашей любви. Побыть вместе месяц или два, вести каждым поцелуем, каждым прикосновением жестокий счет оставшимся дням и минутам! Каждым моментом близости готовиться к почти вечной разлуке! Мне казалось объявись сейчас сам Государственный секретарь, чтобы положить к моим ногам Пирамиду Мортона со всеми вытекающими из этого последствиями, и то я бы сказал: Не сейчас! Оставьте нас вдвоем.
Но я утешал ее, как мог, говорил, что он непременно придет, что картина будет закончена, что это будет ее лучшая картина.
Наш телеон остался невыключенным, и когда на нем внезапно возникло его лицо, я испуганно отскочил от Торы. Это мне что-то напомнило, какую-то необычайно драматическую ситуацию, когда решалась не то моя судьба, не то судьба других. Желание прорвать во что бы то ни стало завесу, казавшуюся зыбким, легко пробиваемым туманом, и ее упорное сопротивление моим усилиям выводили из себя.
Это мучительное ощущение было все еще во мне, когда он пришел.
Эдвард Кин, представился он и, не обращая на меня уже больше никакого внимания, принялся позировать. Казалось, что он вкладывает в это дело не меньше усердия, чем сама Тора. Моя смутная тревога постепенно рассеялась.
Пожалуй, пойду прогуляюсь, сказал я. Я вам только мешаю.
Нет, нет! отчаянно закричала Тора. В ее мольбе мне послышалась боязнь остаться с ним наедине. Гарри предпочитает светопись, добавила она минуту спустя, уже с улыбкой.
Я тоже, сказал Кин. Успокаивает нервы. Электронный светописец в первую очередь отобразил бы краски и контуры. Я бы превратился в красные квадраты и желтые конусы, синие струйки; в черные хвостатые линии, все это извивалось бы, танцевало,
меняло выражение. Каждый почувствовал бы в моем портрете что-нибудь иное, сообразно своему собственному характеру А то, что делаешь ты, Тора, вынес бы не каждый.
Он говорил спокойно и ровно, немного усталым, как бы бесцветным голосом, при этом румяное молодое лицо оставалось почти неподвижным. Сидел он очень прямо, пряча руки в широких карманах комбинезона. Мне казалос ему лет тридцать или около того, и поэтому я сначала удивился ее работе. Она наносила на молодое, пышащее здоровьем лицо еле заметные морщинки, как бы выпиравшие из-под гладкой кожи. И с каждой новой морщинкой усиливалась аналогия с развалинами некогда цветущего города, покрытого ровными румянами вулканического пепла. И когда я внимательно пригляделся к оригиналу, пришлось с ней согласиться. Еще минуту назад Кин казался мне молодым. Сейчас я увидел он очень, очень стар.
Почему вы решились на анабиоз? спросил я.
Он повернул голову, его старые, очень темные глаза остановились на мне.
Сиди спокойно, Эдвард. Ты мне испортишь всю картину.
Он покорно отвернулся и принял прежнюю позу.
В общем-то, вы правы. Удовольствия меня уже давно не привлекают, а надежда на лучшее будущее тем более. Просто надоело жить.
Это все война, Тора принялась дописывать комбинезон. Черный блестящий синтетический материал тесно облегал прямые плечи, но на картине почему-то появились складки. Они тоже были едва заметны, и тоже как бы под тканью, а не на ней.
Мне вспомнилось произведение одного художника моего времени вздувшийся пузырем скафандр и в нем сплющенный огромным давлением водолаз.