Петракис, сидевший на случайном сиденье спиной к стеклянной панели, получил вторую пулю в основание черепа. Он упал вперед, мгновенно умер, склонившись, как в молитве, на сиденье рядом
с полковником, который съежился, застыв в шоке, его форма была забрызгана кровью.
Парос крепко вцепился в руль, все его тело дрожало, когда дуло Кольта повернулось к нему. «Нет, пожалуйста, нет!»
За эти годы Микали научился говорить по-гречески так, чтобы отвечать даже самым строгим требованиям афинского общества, но теперь он вернулся к акценту критского крестьянина, которому его научила Катина много лет назад.
Он вытащил Пароса из-за руля. Кто ты? требовательно спросил он, не сводя глаз с Вассиликоса.
«Paros Dimitri Paros. Я всего лишь водитель посольства. Женатый мужчина с детьми.»
«Тебе следует выбрать работу получше, вместо того чтобы работать на фашистских ублюдков вроде этих», сказал Микали. «Теперь беги со всех ног через парк».
Парос отшатнулся, и Василикос прохрипел: «Ради бога».
Какое он имеет к этому отношение? Микали отбросил критский акцент и поправил очки. На лице полковника появилось выражение полного изумления. Ты? Но это невозможно.»
Для моего дедушки, сказал Микали. «Я хотел бы сделать это медленнее, но времени нет. По крайней мере, ты отправишься в ад, зная, от кого это.»
Когда Вассиликос открыл рот, чтобы снова заговорить, Микали наклонился и выстрелил ему между глаз, тяжелая пуля убила его мгновенно.
Секунду спустя он уже отталкивал BMW от стойки и уезжал. Мимо него проехала машина, направляясь в сторону Версаля. В зеркале он видел, как машина медленно приближалась к «Мерседесу», а затем остановилась. Не то, чтобы это имело значение сейчас. Он свернул с дороги на одну из тропинок и исчез среди деревьев.
На уединенной стоянке на другой стороне парка, пустынной в это время вечера, Жарро со страхом ждал рядом со старым грузовиком «Ситроен». Задняя дверь была опущена, образуя пандус, и он притворялся, что возится с одним из задних колес.
Сквозь деревья послышался звук приближающегося BMW. Появился Микали и повел мотоцикл прямо по пандусу в кузов грузовика. Жарро быстро поднял крышку багажника, затем бросился к кабине, сел за руль. Отъезжая, он услышал вдали слева от себя полицейские сигналы.
Микали стоял у открытой дверцы печи в гараже и по частям загружал форму CRS, даже пластиковый шлем. BMW стоял в углу рядом с грузовиком Citroen, без фальшивых полицейских знаков и номерных знаков, которые, будучи в основном пластиковыми, тоже неплохо горели.
Когда он поднялся наверх, то обнаружил Жарро сидящим за столом, перед ним стояла бутылка «Наполеона» и стакан.
Все трое, сказал он. «Боже мой, что ты за человек?»
Микали достал конверт, который бросил на стол. Пятнадцать тысяч франков, как и договаривались. Он достал кольт из кармана. «Я буду держаться за это. Я предпочитаю избавиться от него сам.»
Он повернулся к двери. Жарро спросил: «Куда ты идешь?»
«У меня концерт», сказал ему Микали. «Или ты забыл?» Он взглянул на часы. Ровно через тридцать минут, так что мне нужно двигаться.
Господи Иисусе, сказал Жарро, а затем яростно добавил: А что, если что-то пойдет не так? Что, если они тебя выследят?»
«Тебе лучше надеяться, что они этого не сделают. Ради твоего же блага, как и ради моего. Я вернусь после концерта. Скажем, в одиннадцать часов. Хорошо?»
Конечно, устало сказал Жарро. «Мне некуда идти».
Микали сел в свою арендованную машину и уехал. Он чувствовал себя спокойным и расслабленным, никакого страха, но казалось очевидным, что Клод Жарро сильно изжил себя. Плюс тот факт, что его отношение оставляло желать лучшего. Он, конечно, не был тем человеком, которым был в старые времена в Алжире. Это было прискорбно, но казалось болезненно очевидным, что ему придется что-то делать с Жарро. Но на данный момент был концерт.
Он добрался до оперного театра всего за пятнадцать минут, едва успел переодеться. Но он сделал это и стоял, наблюдая за кулисами, когда дирижер вышел на сцену.
Он последовал за ним под бурные аплодисменты. Зал был полон, и он заметил Мелоса, посла Греции и его жену в третьем ряду, Мелос сидел в кресле у прохода.
Концерт ля минор был первоначально написан Шуманом как фантазия в одной части для фортепиано с оркестром для его жены Клары, которая сама была концертной пианисткой. Позже он расширил его до концерта в трех частях, который музыкальный критик лондонской Times однажды назвал трудным и амбициозным произведением и похвалил попытки мадам Шуман выдать рапсодию своего мужа за музыку.
В руках Микали в тот вечер он заискрился, ожил таким образом, что полностью наэлектризовал аудиторию. Вот почему было, мягко говоря, немалое удивление, когда на середине интермеццо, в ответ на сообщение, принесенное лакеем, греческий
посол, его жена и атташе по культуре встали и ушли.
Жарро смотрел новости по телевизору. По мнению комментатора, убийство было явно политическим, что подтверждается тем фактом, что убийца позволил шоферу уехать на свободе; назвал жертв фашистами. Вероятно, член одной из многих недовольных политических групп греков, живущих в изгнании в Париже. В этом случае у полиции была отличная зацепка. Человек, которого они искали, был критянином критским крестьянином. Шофер был уверен в этом. Он узнал акцент.