Ну, они конфисковали мой нож, сказал вполголоса шкипер.
Никто не ожидал, что он признается сам. Особенно Алиса.
Ты ведь показала им, ну, точней, сказала?..
Она молчала.
Так почему бы мне им не сказать? И не показать нож?
Он метнул испытующий взгляд в Алису, а потом перевел его на присутствующих, которые теперь смотрели на него с некоторой долей уважения.
Ты ведь все им тут же разболтала, не так ли? он засмеялся и отпил из чашки. Конечно, я все рассказал. И что ты нашла нож, что он был весь в крови. Они забрали его, черт их дери; Он покачал головой. Ну, этого следовало ожидать, но я надеюсь, что получу его обратно, я очень привязан к нему. Давайте подождем и посмотрим, он обвел собравшихся внимательным взглядом Ладно, парни, давайте я куплю вам выпить, и, взглянув на
только, что собранные Алисой кофейные чашки, добавил: Все, что вы за хотите, даже чай За ваше здоровье! За жизнь!.. И за смерть тоже!
2
Утренний труп к печали и беспокойству, сказал Вилье паромщикам, когда всходил на борт, и все они весело засмеялись. То, что он сейчас вопреки своему обыкновению не шутил и не смеялся, могло означать только одно: он тоже борется с приступами тошноты. Так и есть, Вилье уставился в одну точку и не сводил с нее глаз, и, как показалось Дювалю, его лицо кофейно-коричневого цвета слегка побледнело. Дюваль смотрел на капитана полиции с подозрением. Он надеялся, что Вилье не вырвет. В себе-то он был уверен: его точно не вырвет. Он и сам не знал почему.
В детстве, когда они с приятелями съедали слишком много, он иногда часами лежал на холодном кафельном полу в ванной, хныкал и стонал, ожидая, пока его перестанет тошнить. Он не мог склонить голову над унитазом и проблеваться, как это делали другие. Сама мысль, что его может вырвать, вызывала у Дюваля такое отвращение, что он начинал задыхаться. Когда его укачивало в машине, он мужественно боролся с тошнотой, прижавшись лбом к холодному стеклу и держа одну руку на ветру. Были и другие триггеры, провоцировавшие у него приступ тошноты. Ему становилось дурно, когда он видел слизь и экскременты или чувствовал их вонь. Этой чувствительностью он действовал на нервы отцу, который несколько раз отправлял его на каникулы в деревню, рассчитывая, что компания коров и свиней, вид и запах их навоза, возможно, закалят его. Отчасти он оказался прав. Дювалю удалось привыкнуть к виду коровьего навоза, и его аромат он переносил со стоическим спокойствием. Но от кислого запаха силосного корма у него так сводило желудок, что почти все время пребывания в деревне он ничего не ел. От одного воспоминания об этом Дюваля передернуло. Он еще раз взглянул на Вилье. Тот был бледен и молчалив, но не производил впечатления человека, который вот-вот перегнется через борт и начнет кормить ихтиандра. Кормить ихтиандра какое мерзкое выражение! Дюваль вновь ощутил приступ тошноты.
Капитан Ной Вилье унаследовал от матери, веселой маленькой пышки с острова Реюньон, цвет кожи и беззаботный нрав. А то, что он стал полицейским, это уже сказалось влияние отца, французского военнослужащего из расквартированной на Реюньоне части.
Дюваль с любопытством взглянул на пожилую даму. Она была единственной пассажиркой на этом маленьком пароме, если не считать его и Вилье. Криминалисты уже были на месте. Даме качка была нипочем, как, впрочем, и членам экипажа. Она пыталась поговорить с кем-то из матросов, и ей приходилось напрягать голосовые связки, чтобы перекричать шум двигателя. Рядом с ней стояла сумка на колесиках. Похоже, она ездила на материк за покупками и теперь возвращалась обратно.
Паром шел вперед, рассекая волны, которые, с тех пор как они вышли в открытое море из Каннского залива, стали выше. Дюваль молча смотрел вперед. «Двигайтесь, предвосхищая движения корабля», прочел он где-то. Но он опасался, что, если сейчас попытается двигаться, «пружиня и раскачиваясь из стороны в сторону», его желудок будет выворачивать наизнанку в том же ритме. Возможно, ему не стоило пить так много кофе. Судно снова сильно качнуло, и Дюваль почувствовал во рту горький привкус желудочного сока. Он судорожно вжался в скамью, сглотнул, закрыл глаза и тут же их открыл. Его прошиб холодный пот. Он напряженно смотрел перед собой. «Соберись, соберись, успокойся, приказал он себе. Дыши. Вдох. Выдох». Вскоре это должно было закончиться. Острова располагались всего в нескольких километрах от Канн. В обычные дни переезд занимал четверть часа. Даже с учетом непогоды паром должен был
доплыть минут за двадцать, не больше, в чем заверила его любезная кассирша, пробивая билет. Она что, заподозрила, что у него может начаться приступ морской болезни? Интересно, от кого он ее унаследовал? Его сыну Маттео тоже становилось дурно во время автомобильных поездок уже на первом повороте. Но в отличие от него сын мог проблеваться даже в самый крохотный бумажный пакетик, который ему поспешно протягивали. Как правило, это делала Элен, так как Дюваль всякий раз в панике выскакивал из машины. Он не выносил ни звука, ни запаха блевоты. После этого Дюваль мог ехать лишь открыв все окна и посматривая в зеркало заднего вида на измученное лицо сына. Всякий раз Элен злилась и начинала его стыдить. Она никогда не могла забыть, как он чуть не уронил Маттео, когда тот, будучи еще младенцем, срыгнул ему на плечо. Дюваль тоже не мог этого забыть и винил себя.