Нефрет вернулась раньше, чем я ожидала. Я сидела в библиотеке, пытаясь справиться с огромным количеством корреспонденции, когда вошёл Рамзес.
В чём дело, Рамзес? раздражённо спросила я. Разве ты не видишь, что я занята?
Нефрет вернулась, ответил Рамзес.
Так рано? Я положила перо и обернулась к нему. Заведя руки за спину и раздвинув ноги, он встретил мой взгляд с обычной невозмутимостью. Его соболиные кудри были взъерошены (как и всегда), его рубашка запятнана грязью и химикатами (как и всегда). Его черты, особенно нос и подбородок, оставались ещё великоватыми для тонкого лица, но если он и дальше будет постепенно округляться, как и сейчас, то они перестанут раздражать особенно подбородок с ямочкой (или расщелиной той самой, которая так очаровала меня в подбородке его отца).
Надеюсь, она хорошо провела время, продолжала я.
Нет, сказал Рамзес. Ничуть.
Взгляд перестал быть неподвижным. И превратился в обвиняющий.
Она так сказала?
ОНА бы никогда так не сказала, ответил мой сын, который не полностью преодолел привычку называть Нефрет иначе, как заглавными буквами. ОНА считает жалобы проявлением трусости, а также вероломством по отношению к тебе, хотя по моему личному мнению...
Рамзес, сколько раз я просила тебя не использовать эту фразу?
Прошу прощения, мама, и постараюсь в будущем выполнять твою просьбу. Нефрет находится в своей комнате, дверь закрыта. Я считаю, хотя и не могу быть уверенным, поскольку она пробежала мимо меня, отвернувшись, что она плакала.
Я отодвинула стул от стола, но осталась сидеть.
Как ты думаешь, стоит мне пойти к ней?
Вопрос удивил меня саму не меньше, чем Рамзеса. Я не собиралась спрашивать у него совета. Никогда не спрашивала. Его глаза, такие тёмно-карие, что выглядели чёрными, широко раскрылись.
Ты спрашиваешь меня, мама?
Похоже на то, ответила я. Хотя и не могу понять, почему.
Не требуй сложившееся положение экстренных мер, произнёс Рамзес, я подробно изложил бы свою признательность за твою уверенность во мне. Это восхищает и трогает меня больше, чем я могу сказать.
Надеюсь, Рамзес. Но умоляю покороче.
Быть кратким Рамзесу стоило невероятных усилий. И свидетельствовало о его беспокойстве за Нефрет, ибо он мог добиться успеха, только выполнив моё условие.
Я считаю, что тебе нужно идти, мама. Немедленно.
Что я и сделала.
Я чувствовала какую-то болезненную слабость, стоя перед дверью Нефрет. С теми плачущими барышнями, которые раньше встречались на моём пути, я справлялась достаточно эффективно. Но почему-то сомневалась, что методы, применяемые мной в тех случаях, и на сей раз сработают, как полагается. Я оказалась, можно сказать, in loco parentis[27], и эта роль не была созвучна моей душе. Что, если она, рыдая, припадёт к моим коленям?
Передёрнув плечами, я постучала в дверь. (Дети, уверена, имеют такое же право на неприкосновенность частной жизни, как и взрослые). Когда она ответила, я с облегчением услышала, что её голос был совершенно нормальным. Войдя, я увидела, что она спокойно сидит с книгой на коленях, а на гладких щеках нет и следа слёз. Затем я заметила, что книга перевёрнута вверх ногами, а на полу возле кровати валяются какие-то обрывки. Когда-то они были лучшей шляпкой Нефрет, сплетённой из тонкой соломы и атласных лент, с полями, украшенными розовыми шёлковыми цветами. Ни один несчастный случай не мог привести её к подобному состоянию. Должно быть, шляпку топтали ногами.
Похоже, Нефрет и забыла о шляпке. Когда я подняла глаза, её губы сжались, а лицо застыло, словно в ожидании выговора или удара.
Розовый не твой цвет, произнесла я. И мне не следовало убеждать тебя носить эту дурацкую шляпку.
В какой-то миг я была уверена, что она потеряет сознание. Её губы задрожали, а затем изогнулись в улыбке.
Я прыгала на ней, призналась она.
Думаю, у тебя были для этого причины.
Простите. Я знаю, что она дорого стоила.
У тебя полно денег. Можешь рвать на части столько шляп, сколько захочешь. Я уселась у подножия шезлонга. Но полагаю, что существуют более эффективные способы разобраться с тем, что тебя беспокоит. Что случилось? Кто-то был груб с тобой?
Груб? повторила она с недетской отрешённостью. Я не знаю, что это значит. Это грубо говорить то, что заставляет другого человека чувствовать себя маленьким, уродливым и глупым?
Очень грубо, ответила я. Но как ты могла поверить этим насмешкам? У тебя же есть зеркало, и ты должна знать, что с лёгкостью затмеваешь этих примитивных ничтожных злючек, как луна затмевает звёзды. Поверь мне, милая, я на грани того, чтобы выйти из себя. Непривычное состояние. Что они говорили?
Она серьёзно посмотрела меня.
Вы пообещаете, что не броситесь в школу, чтобы избить их зонтиком[28]?
Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять: блеск в её голубых глазах был смехом. Она почти никогда не шутила по крайней мере, со мной.
Да всё в порядке, улыбнулась я. Эти мерзкие маленькие жабы попросту ревновали тебя, Нефрет.
Может быть. Её тонкие губы искривились. Там был молодой человек, тётя Амелия.
О, боже мой! воскликнула я. Если бы я знала
Мисс Мак-Кинтош тоже не знала, что он приедет. Он искал школу для своей сестры, чьим опекуном является, и выразил желание встретиться с другими юными леди, чтобы узнать, будут ли они для неё подходящим обществом. Должно быть, он очень богат, потому что мисс Мак-Кинтош говорила с ним очень вежливо. И он был очень красив. Одна из девушек, Уиннифред, желала его. Она увидела выражение моего лица, и её улыбка исчезла. Я что-то сказала не так?