Заметив меня, вышедшего на крыльцо, из-за угла выехала коляска, с верным Тимофеем на облучке.
Тимофей Степанович, помнишь где наш Неистовый живет? Давай, туда правь. я откинулся на спинку сиденья.
Надолго, ваше благородие?
Что, проголодался? Надеюсь, что нет, очень надеюсь.
Тимофей Степанович завтракал, обедал и ужинал исключительно с личным составом народной милиции в великокняжеском дворце, да и оставлять Звездочку без присмотра возле трактира было ему боязно, как он объяснил мне, когда я приглашал его отобедать со мной.
Господин Неистовый жил в дешевых «мебелерашках» на улице Надеждинской, адрес его я узнал еще при знакомстве. Если дома нашего гения русской словесности не будет, буду телефонировать в редакцию газеты «Речь», пусть разыскивают своего корреспондента своими силами или ищут ему замену газетные нападки на главных большевистских «отморозков» не должны прекращаться ни на день.
Когда подъехали к углу нужного дома, я велел Тимофею доставать из ящика снаряжение.
В ящике облучка коляски постоянно присутствовали две кирасы, две каски, два подсумка с автоматными магазинами и автомат Тимофея.
Каску одевать я не стал, а кирасу, под испуганный шепоток случайных прохожих, под суконный бушлат свободного покроя я натянул, накинул на плечи ранец и взял автомат. Кучер мой также снарядился и встал за коляской, с автоматом наизготовку, ожидая дальнейшего развития событий.
И кто тебя, буржуйская марамойка, научила говном поливать светлое имя товарища Троцкого? дверь в комнату моего корреспондента была не заперта и я, пользуясь фоном чьего-то сочного баса, скользнул в помещение.
Надежда демократической журналистики, облаченная в несвежее белье, сидело на старом венском стуле, очевидно для устойчивости, привязанное к нему надежными морскими узлами. Под, залитыми слезами, правым глазом наливался «бланш», под носом кровь уже успела засохнуть, а левое ухо светило малиновым цветом.
Да как же он тебе ответит, если ты ему в рот портянку засунул?
Э? три здоровых моряка, чьи зимние тельняшки раздувались, облепив солидную мускулатуру, недоуменно обернулись. А не надо двери оставлять открытыми, если все трое увлечены интересным занятием. Я понимаю, вы сейчас сила, перед которой всяк глаза вниз опускает, но только винтовочки сейчас к стене прислонены, и кобура, с наганом на ремне, лежит на комоде, а у меня в руках какая-то уродливая «пукалка» в стиле стим-панк, и стою я между красой и гордостью Балтики и их оружием.
А, офицерик! один из моряков, самый здоровый, но, наверное, самый глупый, радостно оскалился и вытянув из кармана широченных, военно-морских штанов складной нож с деревянной рукояткой, и, ни мало не смущаясь, разложил его, явив миру потемневшее лезвие: Мало я вас в Гельсингфорсе потопил
К утоплению у меня отношение очень сложное, поэтому коленку моряку короткой очередью я раздробил вдрызг. И пока он ползал на полу в луже крови, завывая на всю Литейную, а его товарищи, дрожащими руками развязывали своего пленника, я собрал обе винтовки, подсумки и наган, который и вручил освобожденному Глебу.
Внизу коляска моя за, углом. Спускайся вниз и жди меня с Тимофеем Степановичем. Давай, беги.
Накинув студенческое пальто и прогибаясь под весом оружия и снаряжения, побитый журналист торопливо пошел вниз оставаться в компании своих мучителей он явно не хотел.
Так, вы! Ремнем этому ногу из-за всей силы перетяните выше колена, и простынью рану замотайте. На, сначала бинтом, потом простыней. я бросил суетящимся
морякам свой индивидуальный пакет: Как перевяжете, ногу к задней ножке стула примотайте.
С горем пополам пострадавшего перевязали, ногу зафиксировали к шине из обломков венского стула, после чего привязали к снятой с петель двери и потащили на улицу. Швейцар-надзиратель, смывшийся с поста в момент моего появления в здании, так и не появился, и замечания за похищенную дверь нам никто не сделал.
Вы откуда, воины?
Мы инструктора рабочей гвардии Московского райкома партии большевиков! если бы моряк, пыхтя, не тащил дверь, на которой затих, потеряв сознание, их раненый товарищ, ответ бы прозвучал гордо, но он прозвучал, как прозвучал.
Где начальство твое, соленый?
Начальство мое в Гельсингфорсе, а партейные товарищи сидят в доме сто пять по Забалканскому проспекту.
Слышал, Тимофей Степанович? я подошел к возчику и понизил голос: Писателя нашего с оружием во дворец доставь и передай, кто там сегодня за главного, чтобы дежурный взвод со всей тяжкой силой на Забалканский приехал. А я с этими гавриками туда доберусь.
Может не надо, ваше благородие? Этих спеленали, так, я думаю, там еще супостатов много наберется- Степанович большевиков не любил, так как недавно я ему объяснил, что с точки зрения Владимира Ульянова, он, как владелец кобылы Звездочки, относится к мелкобуржуазным элементам, а Звездочка это средство производства и эксплуатации, и у большевиков до него просто руки пока не дошли.
Глеб! Как голова? Нормально? На тебе текст для завтрашней статьи, передашь по телефону в редакцию, и распиши бойко, как ты умеешь, что с тобой эти палачи сегодня хотели сделать