Я отложил в сторону газету «Речь» с очередным опусом моего любимого корреспондента господина Неистового, который в последнее время стал яркой звездой на политическом небосклоне столицы.
Сейчас Глеб старательно раздувал пламя конфликта между министром иностранных дел господином Милюковым Павлом Николаевичем и министром юстиции товарищем Керенским Александром Федоровичем. В свойственной ему в последнее время, развязно-американизированной манере, наша звезда печати язвительно интересовалась, с какой целью господин министр юстиции, в «хозяйстве» которого явные успехи отсутствовали, настойчиво лезет в епархии других министров. Сочными мазками изложив примеры уголовного беспредела, царящего в стране от столицы до окраин, отсутствие работающей прокуратуры и судов всех уровней, на ходу «лизнув» меня, коротко указав, но успехи некоторых отделов милиции, где начальником или членом Советов является некий Петр Котов, автор статьи обрушился с жесточайшей критикой на Александра Федоровича с его идеей «революционного оборончества».
Вспомнив миллионы раненых и убитых, сотни тысяч беженцев, Глеб Неистовый интересовался на какие деньги революционный министр, предлагающий воевать с Центральными державами до победы, но мир заключать без аннексий и контрибуций, собирается компенсировать миллионом граждан новой России их убытки, содержать семьи погибших и увечных воинов, или он считает достаточным установленные царем пенсии в несколько рублей, потому что никаких больших сумм бюджет страны не потянет. Встав в защиту позиции Милюкова, выступающего за отторжение у Османской империи Стамбула с проливами,
господин Неистовый напоминал о двенадцати войнах с турками, о расстрелянных немецкими рейдерами «Гебен» и «Бреслау» мирных южно-русских городах курортах, задавая резонный вопрос может быть товарищу министру стоит заткнуть свою революционную риторику и не препятствовать России построить на входе в Черное море неприступную крепость, что ознаменует ослабление военной угрозы для всего Причерноморья и сэкономят молодой Республике огромные средства. Заодно напомнил подаренную Временному правительству Польше свободу, как будущему военному союзнику, что пока вылилось в подвластное Германии Польское королевство, чьи легионы бьются с Русской армией на стороне врага.
Взращенный мной Глеб Неистовый в полном мере отвечал поговорке «Мал клоп, да вонюч». Извлекаемые из закутков моей памяти и сообщений прислуги сильных мира сего, что делилась кусочками информации с моими сотрудниками за долю малую, позволили вылепить из «бутербродного» газетчика лицо, обладающего доступом к важной инсайдерской информации. Теперь у Глеба появились и собственные источники, из лиц, желающих получить свою выгоду из политических, светских или криминальных скандалов, что умело раздувал молодой репортер. Одно успокаивало Глеб помнил, как многим он мне обязан, тем более, что негласную охрану ему я оставил, поэтому не зарывался, до публикации передавая мне самостоятельно полученную информацию для перепроверки и принятия решения о необходимости ее обнародования. Ведь не только мы были такими умными. Пару раз Глебу сообщали информацию, не соответствующую действительности, но могущую причинить невосполнимый вред репутации газетчика, если бы он ее опубликовал.
Я сделал глоток из чашки, содержимое которой, по нынешним временам, относилось исключительно к предметам роскоши кроме колониальных товаров кофе и тростникового сахара, в ней были жирные сливки, что еще продолжали продавать чухонские молочницы. Не знаю, как там дальше будет с продовольственным снабжением в России, но кофе я по случаю купил мешок, весом в восемь килограмм.
Через, чуть приоткрытую раму окна, выходящего на набережную мойки, донесся звук шагов множества людей.
Серафима Карповна, тетка моей жены, с любопытством выглянула на улицу, после чего с воплем «Какое непотребство», стала закрывать деревянную раму, бросив на меня уничижительный взгляд.
Я закрылся газетой, не желая вступать в бесплодные дискуссии с пожилой свойственницей.
Наверное, это был мой косяк я подписал приказ, включавший проведение утренних пробежек личным составом народной милиции в форме номер два, и сейчас больше сотни молодых людей, сменившие в великокняжеском дворце моих ветеранов, разбросанных по новым отделам, бежали по улицам просыпающейся столицы в сапогах, галифе и с голым торсом, фраппируя случайную публику.
Бесстыдство невообразимое! пробубнила тетка, плюхнувшись на стул: Срам какой!
При этом она почему-то смотрела на Аню, маленькими кусочками поедающую пирожок с луком и яйцом, которыми с утра потчевала нас кухарка.
Вы, о чем, Серафима Карповна, ругаетесь? Пьяных солдат с красным флагом увидели? я решил не отмалчиваться.
Да, Господь с вами, Петр Степанович! тетка, видно вспомнив события февраля-марта, испуганно перекрестилась: Только солдатики ваши нагишом по улицам бегут
Пожалуй, пора вас, уважаемая Серафима Карповна, в «холодную» отправлять
Это за что меня в «холодную» то? изумилась свойственница.
Дабы не нарушали законы Божии и человеческие! я стукнул ребром ладони по столу: Сын Божий что говорил? «Не давай ложного свидетельства на другого». А статья пятьсот тридцатая Уголовного уложения гласит, что виновного в опозорении надлежит или арестовывать, либо штраф накладывать в пятьсот рублей