Сперанский с удовольствием вспоминал вчерашний день, когда случай с листовкой привел Кроликова в явное замешательство, и тот искал сочувствия и совета у начальника отдела политического сыска полиции. Ну и поделом.
Сперанский с детства был завистником. Он считал себя неудачником в жизни. Всегда помнил слова отца, который любил повторять, что счастье человека в ловкости ума и рук. До войны Сперанский работал кассиром на железнодорожной станции. С приходом немцев пошел к ним на службу, решив во что бы то пи стало, любыми средствами завоевать их благосклонность. Если не удастся служебная карьера, пойти по торговой части: жизнь, которую вел когда-то его папаша - нэпман, грезилась ему давно.
Оккупанты отметили рвение Сперанского и всячески поощряли его. Когда бывший начальник полиции северной части города сбежал, Сперанский был почти уверен, что полицию поручат ему.
Но оказалось, что этот щуплый седой очкарик, служивший при Советах в пожарной охране элеватора, в чем-то оказался проворнее или пронырливее, и не Сперанского, а его, Кроликова, немцы сделали шефом полиции. Сперанский, видевший преимущество Кроликова только в том, что тот был поручиком у Деникина, считал себя несправедливо обойденным и никак не мог примириться с тем, что на "его" месте сидел другой. Он рвался к власти и был уверен, что получит ее. Он, Сперанский, еще покажет себя. Он уже начал налаживать агентурную сеть, завербовал кое-кого в осведомители. Еще посмотрим, кто хитрее: Кроликов или Сперанский.
Слушая брань Кроликова и равнодушно посматривая на Саркисова, Сперанский радовался вчерашней победе. Еще бы! Беглый допрос сотрудников управления полиции показал, что в канцелярию перед появлением там листовки никто не заходил, кроме... Сперанский даже усмехнулся про себя. Кроме господина, который прямо прошел к шефу, пробыл там четверть часа и ушел, когда чиновники канцелярии были на обеде. А возвратившись, они нашли листовку. И этот таинственный господин, которого растерянный шеф вынужден был назвать как своего личного осведомителя, сейчас корчится в подвале после очень обстоятельного допроса. Не беда, что он пока запирается. Заговорит!
...Не знал полицейский сыщик, как долго и обстоятельно взвешивали этот шаг Васильева на конспиративной квартире Боднарей. Сергей Иванович Карпов доказывал, что листовку надо приклеить на двери кабинета шефа полиции, а осведомителя просто пристукнуть где-нибудь в развалинах. И как Степан Григорьевич Островерхов, слегка улыбаясь, тихонько осаживал горячего Сергея.
- Не торопись, лейтенант. Не надо этой... кавалерийской лихости. Тут надо умненько. И в доверие втереться, и предателя убрать руками его хозяев.
- А если не поверят? - спросил Карпов.
- Должны поверить. Тут уж товарищ Васильев, - он кивнул на тихо сидевшего "сотрудника полиции", - должен четко сработать.
Без промашки. И не зарываться.
...Нет, не знал об этом разговоре господин Сперанский. Не знал и того, какого труда стоила Васильеву эта артистически сыгранная сцена, когда он с готовностью давал показания господину следователю о посетителях, о времени обнаружения листовки, о внешних приметах незнакомца, без доклада проскользнувшего в кабинет шефа. И все это выглядело убедительно.
Ничего этого не знал господин Сперанский. Он строил планы посрамления шефа и собственного возвышения. Мысленно проникал в ряды партизан-подпольщиков и потом эффектно продавал их господину Райху. Нет, даже самому Людвигу Гофману...
От этих приятных мыслей его оторвали вторично сказанные Кроликовым слова о том, что листовка попала в казармы охранного батальона. Теперь смысл этой фразы дошел, наконец, до его сознания и заставил насторожиться.
- Вы понимаете, - разорялся шеф, - что это значит? Среди солдат, охраняющих комендатуру, распространяются партизанские листовки. Господин Гофман и господин военный комендант весьма раздражены.
Такой поворот разговора не понравился Сперанскому. Он приготовился возразить, но Кроликов продолжал:
- И я хочу знать, господа: где сеть осведомителей, где план проникновения наших людей в рабочие кварталы, где, наконец, списки коммунистов и активистов Советской власти?
- Но вы же знаете, что... - начал было Сперанский. Кроликов перебил его:
- Нет, не знаю, но должен знать, кто доставляет подпольщикам секретные данные из полиции, комендатуры и даже из гестапо. Кто подорвал автомашину с боеприпасами на новой дороге через плавни? Кто обстрелял штабной броневик на дороге к Абрау-Дюрсо? Я хочу и должен знать, кто корректировал огонь русской артиллерии сигнальными ракетами до тех пор, пока не взлетел на воздух бензосклад? Я хочу, наконец, знать: кто проделал проходы в минных полях со стороны Мысхако?
Хочу знать, почему русские батареи так точно бьют по секретным немецким огневым точкам, которые не производили ни единого выстрела и, следовательно, не могли сами обнаружить себя? Я хочу знать... Черт! Вам понятно, что нам надо знать и чего мы не знаем?
- Нам понятно, что мы пока ничего не знаем, - с нескрываемым злорадством выпалил Сперанский.
Заметив растерянность начальника, Саркисов сказал, перебирая в руках искусно сделанную плетку: