Вам не кажется, что потерпевший наш как-то странно висит? я, по-прежнему опекая следователя СК, галантно, под локоток, подводил ее к, висящему на куске кожи, самоубийце. И действительно, Федор Злобин выглядел, мягко говоря, странно. Вся кожа его была покрыта какой-то темной субстанцией, типа машинного масла. Несмотря на сильный ветер, тело не покачивалось, вися на широком ремне, а кончики носок, нечищенных со дня покупки, ботинок, касались покрытой гудроном, поверхности крыши.
Погодите. я рукой отодвинул следователя в сторону, шагнул к покойнику, вгляделся в его опухшее лицо. В это время безумные глаза Злобина распахнулись мне навстречу, а кривая улыбка обнажила гнилые зубы псевдопотерпевшего.
Должок за тобой, участковый! сильный пальцы вцепились в мои руки, и крепкий, жилистый Злобин, пользуясь полученной инерцией, стал толкать меня к краю крыши. Я потерял пару секунд, пытаясь, сначала осмыслить происходящее, а потом безуспешно ища точку опоры. Но, кроме визжащей девушки в мундире следственного комитета, иной опоры на расстоянии вытянутой руки от меня не было. Не желая вмешивать хрупкого следователя в драку, я попытался держаться от нее подальше, что стоило мне еще одного шага по пути к краю крыши. Я пытался остановить, прущего как танк, Злобина, но он набрал большую скорость, а подошвы моих туфель скользили по черному покрытию крыши. Вот, ноги уперлись во что-то, но это оказался лишь невысокий барьерчик, отделяющий меня от бездны, протянувшийся вдоль самого края крыши, через который Злобин меня и перетолкнул. Я инстинктивно вцепился в своего врага и, как в замедленной съемке, стал опрокидываться на спину, отправляясь в свой последний, свободный полет. Злобин, торжествующе визжа, попытался вырваться из моих объятий, остаться на крыше, но я держался, вцепившись в ткань старого спортивного костюма этой твари крепко, как энцефалитный клещ. В безумно-счастливых глазах Феди Злобина радость сменилась испугом, он судорожно задергался, а торжествующий визг сменил тональность на противоположную. И мы полетели. Я вниз, спиной вперед, глядя в голубое небо, со стремительно летящим белым облачком, стараясь не смотреть на искаженное лицо, переставшего вырываться, Злобина. Где-то, уже в прошлой жизни, на за парапетом крыши, мелькнул силуэт пэпээсника, протянувшего в мою сторону руки, но безнадежно опоздавшего со своей помощью. А потом синева неба сменилась чернотой, наверное, мое сердце не выдержало.
Глава 2
Неизвестно где и неизвестно, когда.
Первое, что я увидел, когда в глазах появился свет и зрение стало постепенно восстанавливаться, были люди, склонившиеся надо мной.
Я жив, сука! Я жив! я хотел заорать это обрабатывающим меня докторам, но кроме сухого, надсадного сипения, выдавить из горла я ничего не мог. Спасибо, нашей Российской медицине! перестав пытаться озвучить свою благодарность, как молитву, про себя, повторял я, снова и снова: Спасибо, вам, доктора. Всегда вас уважал, я теперь начну уважать просто бесконечно.
По мере того, как восстанавливалось мое цветоощущение по Рабкину (сколько лет прошло, когда я этот тест сдавал, а вспомнил) и другие органы осязания, мне пришла мысль, что, пожалуй, люди, что теребят меня, они не врачи. Да и оказанием первой помощи их деятельность перестала попахивать.
Через несколько секунд я окончательно понял, что плотно сбившаяся группа люди, сгрудившая головы надо мной, точно не врачи и не пытаются оказать мне медицинскую помощь. Они делают что-то
другое, что-то очень нехорошее. И вообще, я не лежал на кровати или носилках, а стоял, крепко удерживаемый в вертикальном положении десятком не ласковых рук. В мою спину жестко и больно упиралось что-то твердое, имеющее много острых выступов, а в смрадно дышали отвратительные рожи. Ну бред же, согласитесь, абсолютный бред. А так как я очень четко запомнил последние мгновения, предшествующие получению травмы, и осознаю тяжесть этой травмы (полет с высоты двенадцати этажей, это где-то тридцать тридцать пять метров, шутка вам что ли?), то, единственным разумным и логичным объяснением моих видений, является медикаментозная кома. Я точно не знаю, что это такое, но подозреваю, что, при тяжких травмах, когда врачи, выполнив первоначальный стандартные манипуляции над этим, чудом дышащим куском мяса и обломков костей, руководствуясь принципом «не навреди», отступают, предоставляя организму бороться за жизнь дальше. А чтобы этот самый организм сам себе не повредил, ему вкалывают много разных хитрых веществ наркотического свойства, чтобы тело спокойно лежало и видело сны. Честно говоря, начало сновидений мне не понравилось. Да, сон чрезвычайно яркий, объемный, с эффектом семь «D», тут вопросов нет. Но почему эти статисты так смердят перегаром, самым вонючим табачищем, что я встречал в прошлой жизни и просто тухлятиной. Мало того, они меня еще и бьют. Да признаю, бьют слабо, нечувствительно, толкаясь и что-то выкрикивая, больше мешая и толкая друг друга, вместо того, чтобы качественный размахнуться и врезать мне от души. В довершение всего, чтобы уж совсем меня вогнать в депрессию, у меня ужасно мёрзли ноги. И никаких розовых пони. Честно говоря, я весьма разочарован, думал, что приходы у наркоманов более приятные. И какой тогда смысл? В довершении всего, я не мог даже понять, что с ними, со всеми происходит? Десяток вцепившихся в меня рук не давал возможности не осмотреться, ни, даже, посмотреть вниз, где ноги просто онемели. Наконец мой организм полностью загрузился в кому, приспособился, и я стал различать даже отдельные звуки.