Долго лежал он с раскрытым ртом, ни глаз поднять не имея сил, ни слова вымолвить. Когда же к нему вернулась способность речи, то слабым голосом, а не своим обычным,
Прошу я тебя, проговорил он, о горестной для меня милости очевидцем сделать меня моего несчастия. Все-таки, покажите мне его, чтобы иметь мне тем больше основания себя убить: Каллирою я пощажу, даже и преступную.
Сделай вид, будто ты уезжаешь в деревню, посоветовал ему тот, а глубокой ночью стереги свой дом, и тогда ты увидишь, как будет соблазнитель входить.
На этом они и порешили.
Херей, которому войти самому в дом не хватало сил, послал домой объявить «уезжаю в деревню», а коварный тот клеветник подготовлять начал представление.
С наступлением вечера вышел Херей на стражу, а тот, кем была соблазнена абра Каллирои, вступил в переулок, разыгрывая роль человека, решившегося на тайное дело, в действительности же прилагая всяческое старание незамеченным не остаться. Волосы у него были завиты в локоны и подведены глаза. Одет он был в тонкий гиматий , обут в изящную обувь, а на его руках сверкали тяжелые кольца. Долго озирался он во все стороны, а затем приблизился к двери и тихонько постучался в нее условным стуком. Служанка, находившаяся и сама в величайшем страхе, осторожно приоткрыла дверь и, взяв его за руку, ввела внутрь. При виде такого зрелища Херей потерял самообладание и бросился, чтобы тут же на месте убить соблазнителя.
Спрятавшись за входную дверь, человек тот сейчас через нее же и вышел обратно, а тем временем Каллироя, тосковавшая по Херею, сидела у себя на кровати и, в печали своей, не зажигала даже светильника. Заслышав шаги, она тотчас же поняла, что ее муж вернулся, и радостно выбежала к нему навстречу. У Херея даже для упреков не хватило голоса, и охваченный гневом, он подходившую к нему Каллирою ударил ногой. Этот метко направленный им в диафрагму удар ноги прервал дыхание у девушки. Она упала, а служанки подняли ее и отнесли на руках в постель.
Продолжавший кипеть негодованием Херей заперся у себя и в течение всей ночи пытал служанок, с абры начав и ею же кончив. От них, мучимых огнем и ножами, узнал он истину, и тогда его охватила жалость к умершей и страстно захотелось ему убить себя. Но от этого его удержал Полихарм, такой же исключительно преданный друг, каким изобразил Гомер и Ахиллесова друга, Патрокла.
С наступлением утра назначили власти суд над убийцей, из уважения к Гермократу спеша с вынесением приговора. Но на площадь сбежался и весь народ. Каждый кричал свое. Поджигали толпу потерпевшие неудачу в своем сватовстве женихи, сильнее же всех акрагантинец, надменный, сияющий, как человек, совершивший такое дело, какого никто не мог ожидать. Но и на суде произошло событие необычайное, какого никогда еще не бывало: убийца, получивший слово после обвинителя, сам же, вместо того, чтобы защищать себя, произнес против себя еще более суровую речь и первым подал голос за свое осуждение, оставив в стороне все то, на что вправе он был бы сослаться в свое оправдание, и клевету, и ревность, и непреднамеренность совершенного им деяния. Всех просил он:
Побейте меня публично камнями: я обесчестил народ. Поступите вы человеколюбиво, отдав меня в руки палача. Такого наказания заслуживал бы я и в том даже случае, если бы я убил хотя бы только служанку Гермократа. Изыщите же неслыханный способ кары: проступок мой хуже святотатства и отцеубийства! Не погребайте меня, не оскверняйте земли, а потопите мое нечестивое тело в море.
В ответ на эти слова народ разразился плачем, и, забыв о мертвой, оплакивать все принялись того, кто оставался в живых. Гермократ первым выступил в защиту Херея.
Я знаю, сказал он, что происшедшее совершилось непреднамеренно: вижу злоумышляющих против нас и не предоставлю им радости узреть одновременно двух мертвецов. Не огорчу я покойной дочери: часто слышал я, как она говорила, что жизнь Херея дороже ей ее собственной. Закроем же заседание этого ненужного суда и приступим к необходимому погребению. Не будем медлить и проволочкой своей не обезобразим тела умершей: похороним Каллирою, пока еще она прекрасна.
смерти и всяческие изыскивал способы покончить с собой. И Полихарм, не зная, как спасти его иначе, сказал ему:
Предатель покойницы! Ты даже не переждешь погребения Каллирои? Посторонним рукам доверяешь ты ее тело? Теперь как раз тебе время подумать о богатых погребальных дарах и о выносе, который тебе надлежит устроить по-царски.
Эта речь убедила Херея. Она пробудила в нем и честолюбие, и заботу.
Кто смог бы достойным образом описать вынос Каллирои? Одетая в подвенечный убор, покоилась она на золотом ложе и выглядела еще величественнее, еще лучше: похожа она была, по мнению всех, на спящую Ариадну . Стройными рядами ехали на конях первыми перед ложем сиракузские всадники. За ними следовали гоплиты , которые несли знаки одержанных Гермократом побед. За гоплитами, выступали члены совета, а потом шел народ, сплошь вооруженный копьями, как конвой Гермократа. Несли и все еще больного Аристона, громко называвшего Каллирою и дочерью своей, и своей госпожой. Позади шествовали жены граждан в черных одеждах, а за ними двигалось царственное богатство погребальных даров, золото и серебро, приданое Каллирои, и роскошь ее одежд и ее драгоценностей. Много даров прислал Гермократ и из состава военной добычи. Были подношения и со стороны ее родственников и друзей. Последним провожало Каллирою богатство Херея, готового, будь это только возможно, сжечь вместе с женой и все свое целиком имущество. Похоронное ложе несли сиракузские эфебы , а дальше тянулась толпа народа, среди плача которой громче других был слышен голос Херея.