Царь, я благодарен тебе за честь, оказанную тобою как мне, так и значению брачных уз вообще: ты равнодушно не пропустил злого умысла, направленного со стороны властелина на частного человека, а вызвал меня, дабы наложить за меня судебную кару на распутство и своеволие и оградить от этого же и других. Личность же совершившего данный проступок делает таковой заслуживающим тем большего наказания, ибо Митридат злоумыслил против меня, не только не будучи мне врагом, но являясь даже гостем моим и другом, и посягнул он не на иное что из достояний моих, как на то, что дороже мне и тела моего, и моей души, на мою жену, он, кому надлежало бы, если уже не ради меня, его друга, то хотя бы во имя тебя, царя, самому защищать меня от любой обиды, потому что ему вручена тобою высшая власть. Показав себя недостойным ее, он ее опозорил, или, правильнее сказать, он изменил тому, кто власть эту ему доверил. Знаю и сам хорошо я о происках Митридата, как и о силе его и о его подготовке к судебному разбирательству, и понимаю, что мы с ним находимся не в одинаковом положении: я, однако же, полагаюсь, царь, на твою справедливость, на значение брачных уз и на охраняемый тобою закон, для всех одинаково обязательный. Ведь если бы тебе предстояло Митридата простить, то было бы несравненно лучше и не привлекать его вовсе к суду, так как раньше люди боялись бы, что за распутство, если дело дойдет до суда, их постигнет кара; отныне же, если Митридат останется у тебя ненаказанным, они перестанут уважать суд. Дело же мое ясно, и рассказ о нем будет короток. Я муж присутствующей здесь Каллирои, а теперь я уже и отец родившегося у меня от нее ребенка. Взял я ее себе в жены не девушкой, а после брака ее с другим человеком по имени Херей, который давно уже умер и которому мы с ней даже поставили могильный памятник. Митридат, находившийся в то время в Милете и увидевший на правах моего гостя мою жену, совершил в дальнейшем поступок, ни другу не подобающий, ни тому нравственному, порядочному человеку, каким ты желаешь, чтобы был каждый, кому вверяешь ты свои города, а выказал себя и развратником, и насильником. Зная, что эта женщина нравственна и привязана к своему мужу, и решив, что ни словами, ни деньгами совратить ее невозможно, он прибег к коварному замыслу, который, как полагал он, полное встретит доверие. Изобразив дело так, будто жив Херей, первый муж Каллирои, он сочинил от его имени письмо к ней и послал его ей через своих рабов. Но Судьба поставила в твоем лице достойнейшего царя, а провидение остальных богов вывело на свет его письма: приенский стратег Биант прислал мне его рабов вместе с его письмами. Накрыв Митридата, я о том и донес Фарнаку, сатрапу Лидии и Ионии, а Фарнак сообщил тебе. Рассказ свой о разбираемом тобою деле я кончил, и доказательства моей правоты неопровержимы. Ведь одно из двух: или жив Херей, или Митридат изобличен в соблазнительстве. И даже того не может утверждать Митридат, будто он не знал, что Херей умер, так как мы с женой соорудили ему могилу в его присутствии и он вместе с нами участвовал в оплакивании покойного. Но Митридат, когда он собирается соблазнять, воскрешает и мертвых! Кончаю свою речь оглашением того письма, которое человек этот послал из Карии в Милет через своих рабов. Возьми и читай: «Я, Херей, жив». Пусть сперва Митридат это разъяснит, и да будет тогда он по суду оправдан! Прими же, царь, во внимание, до какого бесстыдства здесь дошел соблазнитель, оболгавший даже покойника!
Речь Дионисия поджигала слушателей и сразу же завоевала ему голоса. Разгневанный царь мрачно метнул на Митридата тяжелый взор.
Прошу тебя, царь, ведь и справедлив ты, и человеколюбив не осуждай меня раньше, чем выслушаешь речи обеих сторон, и да не встретит грек, хитро против меня сложивший лживую клевету, большей у тебя веры, чем правда! Я понимаю, что павшему на меня подозрению красота этой женщины придает вес: желание соблазнить Каллирою никому не покажется странным. А между тем я всю свою прошлую жизнь прожил нравственно, да и теперь подвергся я такой клевете впервые. Но если бы даже я и в самом деле был необузданным распутником, то уже одно твое ко мне доверие, поручившее мне заботу о таком великом множестве городов, должно было бы меня исправить: неужели же найдется такой безумец, который столь большие блага променял бы на один миг наслаждения, а к тому же еще и постыдного? Впрочем, будь совесть моя нечиста, я имел бы возможность даже и отвести
от себя это дело. Дионисий предъявляет мне обвинение ведь не по поводу состоящей с ним в законном супружестве женщины, а по поводу такой, которая продавалась и которую он купил. На рабынь же закон о прелюбодеянии не распространяется. Пускай Дионисий представит тебе сперва справку об отпуске ее на волю и пусть лишь тогда говорит о браке! Ты смеешь называть женой ту, которую продал тебе за талант разбойник Ферон, выкравший ее из могилы? «Но», так возражает мне Дионисий, «купил я ее в то время, когда она была свободной». В таком случае ты, значит, ее поработитель! Сейчас, однако, я буду защищать себя перед тобой, как перед ее супругом: браком называй куплю, а выплаченную стоимость приданым! Сиракузянку будем на сегодня считать милетянкой. Узнай же, владыка, что не обидел я Дионисия, ни как мужа ее, ни как ее хозяина. Во-первых, он обвиняет меня в прелюбодеянии не совершенном, а в таком, которое имело лишь совершиться, и, не будучи в состоянии ничего рассказать о деле читает нам пустые записочки. А законы карают лишь за дела. Ты предъявляешь письмо, но я мог бы ответить тебе: я этого письма не писал, рука не моя. Каллирою ищет Херей: Херея и обвиняй в прелюбодеянии. «Да», возражает мне Диоиисий, «но Херей же умер, и совратил ты мою жену именем мертвого». Дионисий! Ты толкаешь меня на такой шаг, который вовсе не будет тебе полезен. Свидетельствую: я друг твой и я твой гость. Отступись от обвинения: для тебя это будет лучше. Попроси царя оставить твою жалобу без внимания. Запой песню на новый лад: «Митридат ничем меня не обидел, пожаловался я на него напрасно». Продолжая настаивать на своем, раскаешься, подашь голос против себя же. Предупреждаю тебя: Каллирою ты потеряешь. Не я окажусь в глазах царя прелюбодеем, а прелюбодеем окажешься ты.