Пока все еще продолжал он это обдумывать, готовясь отпасть от царя, им получено было известие о том, что Дионисий выехал из Милета, увозя с собой и Каллирою. И узнать об этом Митридату было тяжелее, чем получить приказ, вызывавший его на суд. Выплакал Митридат свое горе и потом сказал себе: «На что мне надеяться, если буду я оставаться здесь? Со всех сторон мне изменяет Судьба. А ведь может быть,
ни в чем неповинного, царь меня еще и пожалеет. Ну, а если бы и пришлось умереть мне, то я все же опять увижу перед собой Каллирою. На суде же Херей с Полихармом будут не только моими защитниками, но и моими свидетелями». И, приказав следовать за ним всей своей свите, он выехал из Карии с бодрой душой, потому что казалось ему, что нет за ним никакой вины. Не слезами провожали его, а напутственным жертвенным пиром.
Таков был один, посылавшийся из Карии Эротом поезд. А из Ионии Эротом же направлялся другой, еще более пышный поезд, красота которого еще более была блестяща и еще более царственна. Ибо перед женщиной бежала Молва, всем возвещавшая, что едет к ним та, чье имя сделалось знаменитым, великое достижение природы, Каллироя,
Дионисия называли счастливым, а между тем Дионисий грустил: полнота его благополучия его устрашала. Чело век просвещенный, он думал о том, как непостоянен Эрот которого недаром же и поэты, и ваятели изображают с стрелами и горящим факелом, то есть с предметами наиболее легкими и наименее устойчивыми. Приходили на память ему и старинные повести, говорившие об изменчивости красивых женщин. Пугало Дионисия все. В каждом мужчине подозревал он соперника, готовый усматривать такового не только в своем противнике на предстоявшем ему суде, но и в самом судье. Дионисий раскаивался теперь в поспешности своего доноса Фарнаку, когда
Тайны их путешествия вплоть до самого его окончания Дионисий жене своей не открывал, не признаваясь ей в истинной его причине, а поводом его выставлял приглашение, полученное им от царя, будто бы желавшего посоветоваться с ним о делах Ионии.
Каллирое было грустно уезжать так далеко от греческого моря: пока она видела перед собой милетскую гавань, ей казалось, что и Сиракузы от неё близко; большим утешением была для неё в Милете находившаяся там могила Херея.
Книга пятая
Вплоть до Сирии и Киликии Каллироя переносила путешествие легко: она слышала кругом себя греческую речь и видела море, соединявшее ее с Сиракузами. Но когда она прибыла к реке Евфрату, по ту сторону которой великий лежит материк и начинаются обширные пространства царской земли, тут ее охватила тоска по родине и по близким, и она потеряла надежду на обратное возвращение. Став на берегу реки и приказав удалиться всем, кроме своей верной Плангоны, так начала говорить она:
Завистливая Судьба, войной своей преследующая одинокую женщину! Ты живою меня заперла в могиле и вывела меня из нее не из жалости, а чтобы предать меня в руки разбойников! Море и Ферон разделили со мною мое изгнание! Я, дочь Гермократа, продана была в рабство и (легче было
бы мне совсем не иметь друзей) стала предметом любви, дабы при жизни Херея быть выданной за другого замуж. Но и этого тебе мало: пределами моего изгнания ты ставишь уже не Ионию, которая была для меня страной, хотя и чужой, но все же греческой, где великим утешением мне служило сознание, что живу я у моря. Ныне же ты изгоняешь меня за грани мне привычного неба, и целый мир отделяет меня теперь от моего отечества. Как раньше ты отняла у меня Сиракузы, так сейчас ты у меня отняла Милет: увозят меня за Евфрат и, островитянку, меня заключают в глубины варварских стран, где нет уже моря. Не ждать больше мне корабля, плывущего из Сицилии! Херей, отрывают меня и от твоей могилы. Кто станет тебе, добрый гений , творить возлияния ? Бактры и Сузы вот будущий дом мой и будущая моя могила: переправиться через тебя, Евфрат, предстоит мне только однажды! Но не столько страшит меня дальность пути, сколько боюсь я, как бы и там кто-нибудь не увидел во мне красавицы!
С этими словами она поцеловала землю, а затем взошла на паром и переправилась на нем на другой берег.
Много запасов вез с собой Дионисий, желавший блеснуть перед женой богатством приготовленного им снаряжения. Еще больший, однако, блеск придавало их путешествию радушное отношение к ним местных жителей, провожавшее их от одного народа к другому. От забот одного сатрапа переходили они к заботам другого, на попечение которого их сдавал первый: красота Каллирои подкупала всех. Поджигало варваров еще и другое: уверенность, что женщине этой предстоит иметь великую власть. Каждый поэтому спешил предложить ей свое гостеприимство или оказать ей на всякий случай иную какую-либо любезность.