Ну и работы дадим, небось, погрозил Влас.
Я работы не боюсь, совсем просто, без всякой хвастливости проговорила Сидора и села за стол.
Да без череду и не заставим, как бы желая ее успокоить, тоже подсаживаясь к столу, проговорила Иринья. Что люди, то и ты; во всякий след бегать не придется. Лошадей в стадо свесть у нас есть вон малый; попить в поле он тоже принесет; коров я сама дою и дома и на полднях.
На полдни-то и я схожу, сказала Сидора, наливая в блюдечко чай.
Нет, зачем же! Нешто что не поздоровится, сохрани бог, а то у меня ног, что ль, нет; я ведь не старуха; мне всего тридцатый год. А тебе какой?
Мне двадцать девятый.
Влас и Иринья в одно время взглянули в лицо работницы: их удивило то, что Сидоре двадцать девятый год: по виду ей было с чем-нибудь за двадцать. Иринья сравнила ее с собой и невольно вздохнула: она позавидовала ее здоровью и свежести.
Сколько ж ты годов замужем? спросила она.
Пятый год.
Муж-то, стало быть, моложе тебя?
На четыре года моложе.
Он ничего, что ты вот старше-то?
А что ж ему?
Ты еще не рожала?
Ни разу.
Иринья вздохнула опять.
А мы-то с первых годов начали, вот от того-то скоро и состарились.
Ну, ты, старуха! пошутил Влас и опять перевел глаза на работницу.
Он следил, как она принимается за чай, кусает сахар. Хотя она и сразу налила себе чашку, но пила его без видимого удовольствия. «А может, она есть хочет», мелькнуло вдруг в голове Власа, и он проговорил:
Ты бы закусить чего дала!
Я не знаю чего.
Хоть свининки солененькой.
Пожалуй, принесу.
Работница не выказала особого удовольствия и при еде. Она всех вперед накрыла чашку и полезла из-за стола.
Что ж ты, пей!..
Не хочется
И она, взявши в руки полотенце, сейчас же стала перемывать посуду; спросила, когда у них выносят поросятам, чем поят телят, когда будут запахивать. Ей это объяснили. Убравши посуду, Сидора оправила платок на голове и проговорила:
Ну, теперь что делать?
Пойдем дрова рубить.
Ну, так пойдем, сказала Сидора и стала одеваться.
А в вашей деревне дрова-то вольные?
Нет, горевые
Почему ж, лесов нет?
Были и леса, да вывелись, одни пни торчат.
Сами мужики вывели?
Известно сами, а то кто ж?
Небось у вас в деревне стройка хорошая?
У
кого как, у кого хорошая, а у кого развалилась.
Лес-то небось на стройку шел?
На стройку, да не самим. На белом свете так ведется, что сапожник без сапог, портной без одежины, а у кого леса много, тот без стройки.
Неш нехозяйственный народ, а то стройку-то все бы можно завесть.
А где он, ваш брат, хозяйственный-то? Може, из десяти один, а то все ни богу свечка, ни шуту кочерга.
Ну, ты уж очень Мало ль и хозяйственных мужиков; кем же и деревня-то стоит, как не мужиками.
Стоит, да как; если бы по-настоящему, неш бы так надо стоять? Наш вон лес-то, говорят, большие тыщи стоил, а мужики так свели его, что все сквозь руки прошло, и лесу нет, и нужды не поправили.
Може, они пьянствовали, так это конешно.
И пьянствовали немного, ни один леший не опился, а продавали его по корешочку, да так весь и продали. А по-настоящему-то его продать бы сразу, и конец делу, охватил деньги и командуй ими, а они этого не могли.
Неужели у вас и с рассудком людей нет?
Есть два-три человека, да что ж они могут; тех-то ведь сила, ну они и повернули.
Власу захотелось пошутить, и он проговорил:
Ну, бабы на сходку бы вышли, може, они бы вразумили?
Послушаете вы баб: у вас криво, да прямо, а бабья прямота кривой кажется, дело известно.
Ну, и у баб тоже прямоты много: визгу много, а толку мало.
Это вам так думается.
Не думается, а в самом деле; допусти бабу к какому-нибудь делу, она налокочет, налокочет в мешок не покладешь, а до дела не доберется.
А ваш брат этим не грешен? Выйдут на сходку: и дело-то плевое, а наорут, нашумят, переругаются друг с другом, шут их побери! И в доме также: другой считает себя распорядителем, а какой он распорядитель: наработают ему, а он поедет куда да пропьет; а неш баба проживет дом? Слышал ли ты когда, что вот такая-то баба весь дом свела, а мужики сплошь да рядом.
Бабе такой воли нет, а то бы она рукавами растрясла. Знаем тоже вашу сестру.
Кто это так устроил-то, мужики. А если бы бабам дали такую праву?
Значит, старики-то были не дураки, знали, отчего так установили.
Какие старики: были хорошие, а были такие же, как и молодые.
Власу казались все рассуждения работницы правильными, и его первоначальные впечатления стали рассеиваться. «А она ничего, подумал Влас, на словах-то дельная, как-то будет на работе».
В этот же день Власу пришлось увидеть, что Сидора и на деле не ударит себя лицом в грязь. Вечером, кончивши рубить дрова, перед тем, как идти домой, они зашли в сарай, чтобы уставить на лето дровни, уже ненужные теперь. Власу хотелось поставить их одни на другие, но он боялся, что двоим их не поднять, и хотел позвать Иринью. Сидора удивилась:
На что?
Да пособить нам.
Вот еще! Заходи-ка к головяшкам!
И она, поплевавши в руки, взяла за железные отводы от подрезов и подняла зад саней.
Влас этому очень удивился; он крутнул головой и подумал: «Нет, она не на одних словах, а и на деле».