И, разглядывая эту чистую страницу, спросил:
С кем вы вели контрреволюционные разговоры? Голос его был ровным, таким же скучным, как и лицо.
Этого Вадим никак не ожидал. Он ожидал разговора о Вике, приготовился, выстроил, по его мнению, логичную и убедительную версию. Но «с кем вы вели контрреволюционные разговоры»?! Ни с кем он их не вел, не мог вести, он советский человек, честный советский человек. Такой вопрос ловушка. Пусть скажет, по какому делу вызвал его, он готов отвечать, но должен знать, в чем дело. Но если он начнет возражать, то разозлит этого тупицу, он единовластный хозяин здесь, в этих голых стенах, с окнами, закрашенными до половины
белилами и забранными металлической решеткой.
Я не совсем понимаю ваш вопрос, начал Вадим, какие разговоры вы имеете в виду? Я
Альтман перебил его:
Вы отлично понимаете мой вопрос. Вы отлично знаете, какие знакомства я имею в виду. Советую вам быть честным и откровенным. Не забывайте, где вы находитесь.
Но я, право, не знаю, пролепетал Вадим, я ни с кем не мог вести контрреволюционных разговоров. Это недоразумение.
Альтман посмотрел на листок допроса.
Вы член Союза писателей, да? Вокруг вас писатели? Что же, никто из них не ведет, по-вашему, контрреволюционных разговоров? Он задавал вопрос за вопросом, а голос был монотонный, будто он читал ему нотацию. Вы хотите меня в этом убедить? Вы хотите мне доказать, что все писатели абсолютно лояльны к Советской власти? Вы это хотите доказать? Вы берете на себя ответственность за всех писателей? А может быть, вы слишком много на себя берете?
Вадим молчал.
Ну? переспросил Альтман. Будем играть в молчанку, а?
Вадим пожал толстыми плечами.
Но никто не вел со мной контрреволюционных разговоров.
Не хотите нам помогать, с тихой угрозой проговорил Альтман.
Почему не хочу, возразил Вадим, помогать органам НКВД обязанность каждого человека. Но никаких разговоров не было. Не могу же я их придумать.
Хотя вся обстановка и этот кабинет, и этот автомат Альтман со своим монотонным голосом пугала Вадима, внутренне он немного успокоился: он уязвим только со стороны Вики, но о Вике речи нет. А контрреволюционные разговоры тут какая-то ошибка, какое-то недоразумение.
Альтман молчал, в его глазах не было ни мысли, ни чувства. Потом он перевернул листок, посмотрел фамилию, имя и отчество Вадима.
Вадим Андреевич!
Этот жест был оскорбителен. Альтман не скрывает, что даже не помнит его имени-отчества, не дал себе труда запомнить его: мол, это ему ни к чему.
Вадим Андреевич!
Он в первый раз посмотрел Вадиму прямо в глаза, и Вадим похолодел от страха: столько ненависти было в этом взгляде, в неумолимом палаческом прищуре.
Но я
Что «я», «я», тихий голос Альтмана был готов взорваться, перейти на крик, я вам повторяю: вы забываете, где находитесь. Мы вас вызвали сюда не для того, чтобы вы нас просвещали, понятно вам это или не понятно?
Конечно, конечно, угодливо подтвердил Вадим.
Альтман замолчал, потом прежним унылым голосом спросил:
С какими иностранными подданными вы встречаетесь?
Наконец! Подбирается к Вике. Ясно!
Вадим изобразил на лице недоумение.
Я лично с иностранными подданными не встречаюсь.
Альтман опять посмотрел ему прямо в глаза, и Вадим снова похолодел от этого палаческого прищура.
В жизни не видели ни одного иностранца?
Почему же? Видел, конечно.
Где?
Иностранцы бывают в доме моего отца. Мой отец профессор медицины, очень крупная величина, знаете, мировое имя И конечно, его посещают иностранные ученые, официально, с ведома руковод. ящих инстанций Я не медик, не участвовал в их беседах, кстати, на их беседах всегда присутствовали официальные лица Но я помню некоторые имена. Несколько лет назад отца посетил профессор Берлинского университета Крамер, другой профессор Россолини, так, кажется. Профессор Колумбийского университета, не помню его фамилию, его называли Сэм Вениаминович.
Альтман что-то записал на бумажке. Неужели фамилии этих профессоров? Странно! О них можно прочитать в газетах.
Упомянул Вадим и профессора Игумнова, и Анатолия Васильевича Луначарского, приходивших в их дом с иностранцами. Назвал одного польского профессора, он приходил с Глинским, известным партийным работником, другом и соратником Владимира Ильича Ленина, назвал еще несколько имен. И замолчал.
Молчал некоторое время и Альтман, затем спросил:
Ну и о чем вы разговаривали с этими иностранцами?
Я лично ни о чем. Это были знакомые отца.
А вы сидели за столом?
Иногда сидел.
Ну и что?
Я не понимаю
Я спрашиваю: ну и что?! Что вы делали за столом? Говорили?
Нет, о чем мне было с ними говорить, это люди науки
Ах, значит, не говорили. Только пили и ели. А уши что? Заткнули ватой? Пили, ели и слушали их разговоры. О чем они говорили?
На разные темы, главным образом о медицине.
И с дирижером тоже о медицине?
И тут Вадим произнес фразу, которая показалась ему очень удачной и даже несколько взбодрила его:
Да. Он советовался с моим отцом по поводу своих болезней.
Альтман взял в руки листок и, путаясь в ударениях, прочитал названные Вадимом фамилии.