Я назвался.
Иван Тимофеевич? Ну, вот и отлично. Так до свиданья, Иван Тимофеевич! Не брезгуйте нашей хатой, заходите.
На прощанье я протянул ей руку, и ее маленькая крепкая рука ответила мне сильным, дружеским пожатием.
VI
Не одна красота Олеси меня в ней очаровывала, но также и ее цельная, самобытная, свободная натура, ее ум, одновременно ясный и окутанный непоколебимым наследственным суеверием, детски-невинный, но и не лишенный лукавого кокетства красивой женщины. Она не уставала меня расспрашивать подробно обо всем, что занимало и волновало ее первобытное, яркое воображение: о странах и народах, об явлениях природы, об устройстве земли и вселенной, об ученых людях, о больших городах Многое ей казалось удивительным, сказочным, неправдоподобным. Но я с самого начала нашего знакомства взял с нею такой серьезный, искренний и простой тон,
что она охотно принимала на бесконтрольную веру все мои рассказы. Иногда, затрудняясь объяснить ей что-нибудь, слишком, по моему мнению, непонятное для ее полудикарской головы (а иной раз и самому мне не совсем ясное), я возражал на ее жадные вопросы: «Видишь ли Я не сумею тебе этого рассказать Ты не поймешь меня».
Тогда она принималась меня умолять:
Нет, пожалуйста, пожалуйста, я постараюсь Вы хоть как-нибудь скажите хоть и непонятно
Она принуждала меня пускаться в чудовищные сравнения, в самые дерзкие примеры, и если я затруднялся подыскать выражение, она сама помогала мне целым дождем нетерпеливых вопросов, вроде тех, которые мы предлагаем заике, мучительно застрявшему на одном слове. И действительно, в конце концов ее гибкий, подвижный ум и свежее воображение торжествовали над моим педагогическим бессилием. Я поневоле убеждался, что для своей среды, для своего воспитания (или, вернее сказать, отсутствия его) она обладала изумительными способностями.
Однажды я вскользь упомянул что-то про Петербург.
Олеся тотчас же заинтересовалась:
Что такое Петербург? Местечко?
Нет, это не местечко, это самый большой русский город.
Самый большой? Самый, самый, что ни на есть? И больше его нету? наивно пристала она ко мне.
Ну да Там все главное начальство живет господа большие Дома там все каменные, деревянных нет.
Уж, конечно, гораздо больше нашей Степани? уверенно спросила Олеся.
О да немножко побольше так, раз в пятьсот. Там такие есть дома, в которых в каждом народу живет вдвое больше, чем во всей Степани.
Ах, Боже мой! Какие же это дома? почти в испуге спросила Олеся.
Мне пришлось, по обыкновению, прибегнуть к сравнению.
Ужасные дома. В пять, в шесть, а то и в семь этажей. Видишь вот ту сосну?
Самую большую? Вижу.
Так вот такие высокие дома. И сверху донизу набиты людьми. Живут эти люди в маленьких конурах, точно птицы в клетках, человек по десяти в каждой, так что всем и воздуху-то не хватает. А другие внизу живут, под самой землей, в сырости и холоде; случается, что солнца у себя в комнате круглый год не видят.
Ну, уж я б ни за что не променяла своего леса на ваш город, сказала Олеся, покачав головой. Я и в Степань-то приду на базар, так мне противно сделается. Толкаются, шумят, бранятся И такая меня тоска возьмет за лесом, так бы бросила все и без оглядки побежала Бог с ним, с городом вашим, не стала бы я там жить никогда.
Ну, а если твой муж будет из города? спросил я с легкой улыбкой.
Ее брови нахмурились, и тонкие ноздри дрогнули.
Вот еще! сказала она с пренебрежением. Никакого мне мужа не надо.
Это ты теперь только так говоришь, Олеся. Почти все девушки то же самое говорят и все же замуж выходят. Подожди немного: встретишься с кем-нибудь, полюбишь тогда не только в город, а на край света с ним пойдешь.
Ах, нет, нет пожалуйста, не будем об этом, досадливо отмахнулась она. Ну к чему этот разговор?.. Прошу вас, не надо.
Какая ты смешная, Олеся. Неужели ты думаешь, что никогда в жизни не полюбишь мужчину? Ты такая молодая, красивая, сильная. Если в тебе кровь загорится, то уж тут не до зароков будет.
Ну что ж и полюблю! сверкнув глазами, с вызовом ответила Олеся. Спрашиваться ни у кого не буду
Стало быть, и замуж пойдешь, поддразнил я.
Это вы, может быть, про церковь говорите? догадалась она.
Конечно, про церковь Священник вокруг аналоя будет водить, дьякон запоет «Исаия ликуй», на голову тебе наденут венец
Олеся опустила веки и со слабой улыбкой отрицательно покачала головой.
Нет, голубчик Может быть, вам и не понравится, что я скажу, а только у нас в роду никто не венчался: и мать и бабка без этого прожили Нам в церковь и заходить-то нельзя
Все из-за колдовства вашего?
Да, из-за нашего колдовства, со спокойной серьезностью ответила Олеся. Как же я посмею в церковь показаться, если уже от самого рождения моя душа продана ему.
Олеся Милая Поверь мне, что ты сама себя обманываешь Ведь это дико, это смешно, что ты говоришь.
На лице Олеси опять показалось уже замеченное мною однажды странное выражение убежденной и мрачной покорности своему таинственному предназначению.
Нет, нет Вы этого не можете понять, а я это чувствую Вот здесь, она крепко притиснула руку к груди, в душе чувствую. Весь наш род проклят во веки веков. Да вы посудите сами: кто же нам помогает, как не он? Разве может простой человек сделать то, что я могу? Вся наша сила от него идет.