Вскоре нас привели на заседание Сената. Пока там разбирали какое-то дело, нас оставили дожидаться у входа. Тут я понял, что мы были для них не почетными послами, а просто задержанными неизвестными! С нами вместе ждал своей очереди еще один кролик, которого сторожили полицейские. Полицию они называют Ауслафа. Казалось, несчастный узник с ума сойдет от страха! Я осведомился, в чем его вина, и один из полицейских сказал, что этот Блэкавар пытался бежать из колонии. Вскоре его ввели в нору Сената, и мы слышали, как он пытается объяснить что-то, а потом рыдает и молит о пощаде. Однако, видимо, его мольбы не помогли ему, потому что, когда его оттуда вывели, оба его уха были разорваны в клочки. Мы были потрясены ужасным наказанием и сочувственно его обнюхали, а полицейский сказал: «Нечего с ним нянчиться! Ему повезло, что его оставили в живых!»
Не успели мы еще всего этого переварить, как нас вызвали в нору Сената и подвели к генералу Зверобою.
Надо вам сказать, что это собеседник, с которым жутко иметь дело! Вряд ли даже ты, Лохмач, сумеешь с ним справиться. Он величиной почти с зайца, и в нем есть что-то дикое, внушающее ужас. Видно, что кровь, сражения и убийства для него будничная работа! Я думал, что он начнет нас расспрашивать, откуда мы и с каким делом пришли в Эфрафу, но он сказал: «Я познакомлю вас с правилами поведения в нашей колонии. Слушать меня внимательно! Нарушивший эти правила будет строго наказан».
Я было возразил, что здесь произошла какая-то ошибка: мы представляем собой посольство дружественной колонии и просим разрешения уговорить часть крольчих отправиться с нами. Генерал заявил, что об этом не может быть и речи. Я сказал, что мы хотели бы остаться у них на пару дней, чтобы подождать, не переменят ли они свое решение. Я прибавил, чтоб они не забывали, что мы их гости и являемся представителями другой, хотя и более маленькой, колонии, но внезапно с ужасом понял, что мы для них только арестанты, пленники или еще что-нибудь в этом роде, как бы они это ни называли.
Генерал Зверобой объявил, что наш капитан Бурачник и что мы причислены к группе «Метки на правом боку», и стража увела нас. Наверное, в тот день капитан Бурачник был очень занят, да и я старался не попадаться ему на глаза, боясь, что он начнет нас сразу метить. По нашим нормам все их норы переполнены, и у них легко остаться незамеченным, так как их кролики очень мало знают друг друга. Мы нашли себе место в одной из нор и попытались уснуть, но ночью нас разбудили и выгнали на сильфлей. Я надеялся,
что нам представится возможность убежать, но куда бы я ни пошел, повсюду встречал часовых.
Мы держались в стороне, и нас никто не знал в лицо. У меня вдруг зародился план спасения. Он был довольно рискованным, но мог легко удаться по той простой причине, что в Эфрафе любой кролик привык повиноваться и не смеет задавать вопросов.
Я понаблюдал за капитаном Бурачником. Он показался мне славным парнем, добросовестным, но слабохарактерным и страшно замученным бременем непосильных дел.
Следующей ночью, когда нас снова выгнали на сильфлей, было так темно, что хоть глаза выколи, и шел дождь, но такие мелочи в Эфрафе мало кого волнуют. Всякий рад тому, что можно выползти наверх и немного попастись. Все кролики строем вышли наружу, а мы остались позади. Капитан Бурачник стоял на откосе с двумя часовыми. Серебристый и другие мои кролики пошли вперед, а я подбежал к Бурачнику, задыхаясь, как будто бы прибежал издалека, и спросил: «Вы капитан Бурачник? Вас немедленно требуют в Сенат!» «Зачем?» спросил он. «Там вам скажут! отвечал я. На вашем месте я не заставлял бы членов Сената ждать». «Но ты не скороход Сената! Кто ты? Какой метки?» спросил он. «Я не обязан отвечать на ваши вопросы, заявил я. Значит, мне доложить, что вы отказываетесь явиться в Сенат?»
Он заколебался, а я сделал вид, что ухожу. Тогда он вдруг поспешно закричал: «Хорошо, я иду! Иду!» И у него, бедняги, был ужасно испуганный вид. «Но кто примет на себя команду во время моей отлучки?» «Командовать буду я! Таков приказ!»
Он поспешно ускакал, а я обернулся к часовым и сказал: «Стойте здесь, да смотрите у меня, не зевать! Я обойду всех часовых!»
Тут мы все четверо скрылись в темноте и, конечно, через малое время налетели на двух патрульных, которые пытались было нас остановить, но мы все разом бросились на них. Нас было вдвое больше, но они дрались как сумасшедшие, и один из них порвал Крушине нос. В конце концов мы от них отбились и стрелой помчались через поле. Была такая тьма и шел такой дождь, что мы не видели, куда бежим.
Погоня за нами задержалась оттого, что бедняги Бурачника не было на месте и некому было подавать команду. Однако вскоре за спиной у нас послышался топот преследователей. Могу вам сказать, что Аусла в Эфрафе нешуточная вещь. Туда берут за рост и силу. Аусла отлично владеет искусством передвигаться в темноте и под дождем. Они так боятся своего Сената, что больше не страшатся уже ничего на свете.
Вскоре я понял, что мы попались. Посланные за нами патрульные уже наступали нам на пятки. Я собирался отдать приказ повернуться и принять бой, как внезапно у нас перед глазами вырос крутой откос. Он был круче нашего холма и выше рябинового дерева. Его наверняка сделали люди. Мы полезли вверх по откосу. Забравшись наверх, мы заметили, что вершина откоса покрыта песком и гравием, рассыпавшимся при каждом нашем прыжке. Затем под лапами у нас заскрипели широкие плоские куски дерева с накрепко прикрепленными к ним длинными металлическими стержнями. Эти стержни гудели! Не успел я мысленно сказать себе: «Вот уж это точно дело рук человека», как свалился по другую сторону откоса. В темноте я не разобрал, что на вершине была только узкая полоса земли! Я несколько раз перевернулся через голову и влетел в куст бузины, где и застрял.