Вдруг из главных ворот крепости вышел человек, нагруженный тридцатью чаначами из козьих шкур. Правое ухо у него было длинное, как у осла. Он направлялся, этот Ослоухий, прямо к тополю, за которым притаились Алмамбет и Сыргак.
Это водонос, прошептал Алмамбет, я слыхал о нем. Его зовут Ослоухий Силач. Сейчас ты увидишь, какова его сила. Помоги мне, Сыргак, с ним справиться!
Водонос тяжело сел на берег и стал погружать в ручей свои огромные козьи шкуры, бормоча:
Теки, теки, сладкая вода, тебя жаждут чрева знатных и родовитых!
Наполнив до краев ручейковой водой все тридцать чаначей, Ослоухий встал, легко взвалил их на свои трехсаженные плечи и, напевая, двинулся в обратный путь. Неожиданно перед ним вырос Сыргак. Ослоухий, увидев киргизского воина, крикнул: «Ах ты, жадноглазый, тонкостанный!» и бросил в него все свои тридцать чаначей сразу. Тридцать смертей сделали бы Сыргака своей жертвой, не будь он так ловок: он увернулся, упав на землю, и снова вырос перед Ослоухим, но уже с обнаженным мечом. Не успел Ослоухий вскрикнуть, как его голова оторвалась от плеч, залив кровью острие киргизского меча, упала в траву, и нельзя было понять по раскрытым губам, какое слово хотел крикнуть Ослоухий.
Я не ошибся в тебе, Сыргак, похвалил Алмамбет юного богатыря, ты воистину силен и храбр. Постереги наших коней, пока я не вернусь из крепости великанши.
Алмамбет снял с убитого водоноса одежду, облачился в нее, взвалил на себя тридцать чаначей с водой и направился
к главным воротам. Стража пропустила водоноса, и он увидел, что двор крепости битком набит людьми, занятыми пиром. Алмамбет вспомнил, что сейчас месяц Чаган, первый месяц весны, месяц праздников и веселий. Воины великанши Канышай, мужчины и женщины, веселились вторую неделю. Среди них уже давно не было трезвых.
Заметив Алмамбета, один из воинов крикнул:
Га! Он вышел с ослиным ухом, а вернулся с человеческим!
Второй воин поправил его, с трудом ворочая заплетающимся языком:
Это другой водонос, пьяная ты голова! Тот водонос был мужчина, а этот женщина. Хмель отнял у тебя весь твой разум!
Но соседкой этих пьяниц была женщина-воин. Она воскликнула, провожая Алмамбета хмельными глазами:
Оба вы пьяные дураки! Разве вы не видите, что этот водонос красивый и статный джигит! Каким он вышел, таким и вернулся!
Между тем Алмамбет быстро и легко двигался по рядам пирующих, не чувствуя, казалось, тяжести тридцати чаначей. Речь его была острой, а лицо приятным, и гости, у которых горело во рту от выпитого арака , охотно беседовали с молодым водоносом и пили его сладкую воду. Алмамбет в оба уха ловил их речи, и вот какие слова он услышал:
Хороша вода у этого джигита!
Говорят, в Таласе еще слаще!
Скоро мы будем в Таласе!
Какое там «скоро», если Конурбай до сих пор сидит в Железной Столице!
Вчера прибежали в испуге дракон и тигр, охранители державы. Как видно, киргизы уже вступили на землю сорока ханств.
Где же Конурбай? Наша великанша истерзала душу свою в ожидании вестей от Широкосапогого!
Такие речи повторялись в каждом ряду пирующих, и Алмамбет пресытился ими. Он понял, что великанше Канышай неизвестны намерения Конурбая, и теперь он думал о том, как бы незаметно выйти из крепости. Он встречался с великаншей во дворце Сына Неба, поэтому он двигался так, чтобы она не видела его лица, не узнала его, и движение его походило на пляску. Гости, в особенности женщины, замерли, завороженные красотой водоноса и его ловкой пляской. Канышай, сидевшая на своем престоле на другом конце крепостного двора, как раз против главных ворот, изо всех сил старалась разглядеть лицо водоноса. Даже сидя, была она ростом с высокую стену, и зубцы стены казались гребнем в ее волосах, выскочившим оттого, что она часто поворачивала свою огромную голову, следя за пляшущим джигитом.
«Кто этот красивый водонос? думала повелительница монголов. Как он важен и ловок, игрив и благопристоен! Откуда он появился в моей крепости?»
Сжигаемая огнем любопытства, Канышай встала с места и двумя исполинскими шагами подошла к Алмамбету. Он с достоинством низко поклонился ей и попятился к выходу, не выпрямляя спины. Но великанша толстыми пальцами приподняла его подбородок и наклонилась, чтобы взглянуть ему в глаза.
Алмамбет, притворяясь, что продолжает плясать, отскочил от нее и двумя плавными кругами приблизился к выходу. Но Канышай уже узнала его. Ярость, заклокотавшая в ее груди, вырвалась из ее уст такими словами:
Воины, обнажите мечи! Этот водонос не кто иной, как переметчик Алмамбет. Он слуга Манаса!
Из ее рта длиною в целую сажень выскочило тридцать мышей, которые питались крошками еды на ее губах.
Обезглавьте Алмамбета! приказала она.
Но недаром был месяц Чаган: из всех слов Канышай пьяные гости поняли только то, что надо обнажить мечи. Началась битва. Вскоре алая кровь потекла по каменным плитам. Слышались жалкие стоны умирающих, которых топтали обреченные на смерть. Одни лежали бездыханные, с недопитыми чарами, другие свалились вверх тормашками, те воинственно ревели, те дрожали от непонятного холода, иные сбились в кучи и раскрывшиеся их раны кровоточили, а иные были до того пьяны, что сами бросались на острия мечей и падали мертвыми, бессмысленно улыбаясь.