Катя выхватила руку из дупла, и Нутряков понял, что просчитался. Он бросил поводья, схватился за кобуру, но было поздно Катя выстрелила. Нутряков, охнув, схватился за живот, медленно, со стоном, сполз на землю. Лежал теперь в пяти шагах от Кати, державшей наган обеими руками и не сводившей глаз с поверженного врага.
Вы что же это Катерина Кузьминишна мученически улыбаясь, говорил Нутряков.
Это тебе за Пашу, сурово сказала Катя. За муки его.
А-а пальцы Нутрякова наконец расстегнули кобуру, и Катя выстрелила еще раз. Вздрогнувший от выстрела конь шарахнулся в заросли можжевельника, застрял там зацепился уздечкой за крепкие ветки и стоял теперь, испуганно прядая ушами.
Катя пошла прочь не оглядываясь, не думая о том, что лучше бы ей отцепить от кустов коня и побыстрее умчаться от этого опасного места, не скачут ли вслед за Нутряковым другие бандиты?
Ее по-прежнему колотила сильная нервная дрожь, ноги еще плохо слушались, но мысль работала четко: как можно быстрее уйти из лесу, спрятаться в Мамоне, переждать
В Новой Калитве Колесников на скорую руку перегруппировал силы, сбил полк под командованием Митрофана Безручко, сам возглавил конницу. Утром решил выступить навстречу красным частям Шестакова,
но Колесникова опередили: ночью батальон курсантов Воронежских пехотных курсов при поддержке сильного артиллерийского огня ворвался в Новую Калитву, и колесниковцы в панике бежали.
Бои продолжались еще шесть дней. Северный и Южный отряды с конницей Милонова не давали Колесникову закрепиться ни в одном населенном пункте, гнали его на юг, в голую снежную степь. Красные отряды соединились теперь у хутора Оробинского, действовали объединенными силами, мощно и решительно. Колесников отступал, побросав орудия, лишившись значительной части конницы, испытывая большую потребность в боеприпасах. В боях были убиты Руденко, Яков Лозовников, пропал куда-то Марко́ Гончаров пулеметная его команда разбежалась в полном составе. Из штабных оставался с Колесниковым только Митрофан Безручко да верный телохранитель Кондрат Опрышко. Командиры полковые, эскадронные, взводные менялись иной раз по два на день: одних убивали, другие сбегали.
Сволочи! Шкуры! Предатели! Мы же за вас воюем! неистовствовал, белея от злобы, Колесников, а Безручко помалкивал, торопил: «На юг, Иван, к Богучару. Там Варавва, Стрешнев. Эти помогут, эти выручат»
Четвертого декабря у Твердохлебовки, а потом и у Лофицкой объединенные банды Колесникова, Стрешнева и Вараввы были разбиты. Колесников, прихватив с собою Безручко и два сильно потрепанных эскадрона, бежал в сторону Кантемировки. По пути были Писаревка, Талы там, говорил Конотопцев, ждут, там помогут надежные люди
Ночью, в один из переходов, Колесникова нашел Моргун. Молчком подъехал откуда-то из ночи, буркнул невнятное, похожее на приветствие. При ярком свете луны конь его, судя по всему, проскакавший немало верст, блестел заиндевевшей шерстью, устало фыркал. Моргун подал Колесникову какую-то бумагу.
При свете спичек тот прочитал:
«Алексеевского и Мордовцева губкомпарт отзывает в Воронеж на пленум. Разгром повстанцев считается законченным».
Тут я! отозвался Конотопцев и подъехал, поправляя на забинтованной голове малахай. Вытянул шею. Чего?
Пошукай, Конотопцев, чеку. Где-то они тут, поблизости. Может, и побалакаем напоследок.
Пошукаю, пообещал Сашка. У самого такая мысля была, Иван Сергеевич.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Дед Зуда, сгорбившись у печурки в пристрое, задумчиво и грустно смотрел на огонь, вспоминал свою поездку по тылам красных много все ж таки полезного привез он тогда Сашке Конотопцеву. И про Северный и Южный отряды красных узнал, и про конницу, которую ждали из-под Ростова, даже бронепоезд на путях видел. Сашка удивлялся, хлопал Сетрякова по плечам, хвалил вот это дед! Жаль, орденов у них пока в дивизии нету, а то бы нацепил. Зуда улыбался радостно и счастливо начальство хвалит, как же! совсем по-мальчишески блестели у него глаза, и хотелось Сашку простить за обычное его хамство.
Но, оставшись один, Сетряков
вспомнил и другое: пусть и голодную, но спокойную, уверенную жизнь в той же Гороховке, Ольховатке, Россоши. Народ везде отзывался о Советской власти хорошо, ругал соседей своих, калитвянских кулаков, сдуру или по злобе затеявших братоубийственную бойню, мало им, что ли, гражданской и других войн! Народ наконец забрал власть в свои руки, строит новую, справедливую жизнь, и чего, спрашивается, этим хохлам надо? Дед Зуда внимательно слушал своих собеседников, ни с кем особо не спорил, говорил, что по старости лет участия в том «не приймае», его дело теперь лежать на печи да тараканов гонять, и на него махали рукой: правда что!.. Но сам с собою он толковал, спорил: в банду как-никак пошел по доброй воле, поверил россказням Безручко да тех же кулаков: Назарова, Кунахова, лавочника Теперь, кажись, все оборачивается по-иному. Штабные бросили его со Струговым и Лидой, вообще Новую Мельницу, в полчаса, ускакали под Евстратовку шли с той стороны большие силы красных. Одолеют ли калитвяне эти части, нет ли никто не знал, а он, Сетряков, был уверен, что не одолеют.