до прихода Святослава или «до последнего человека», велел резать коней и скотину, солить и сушить мясо. А между тем по его приказу у берега Дуная тайно снаряжали ладьи. Однажды ночью воины Волка зажгли в нескольких местах крепость. Болгары, очевидно, подумали, что это подают сигнал их доброхоты, и ринулись на приступ. А Волк с дружиной и вспомогательными службами и челядью («статком») погрузился в ладьи и отплыл из города. На другой стороне Дуная он захватил болгарские суда («кубары») и увёл их, лишив противника возможности преследовать себя. («И не могли ему болгоры ничего учинить, понеже лодии их все были отняты...») Типичный пример воздействия на противника путём дезинформации и обмана. Если, конечно, всё рассказанное действительно имело место. По этому поводу можно сказать только, что впоследствии у Владимира был воевода по прозвищу Волчий Хвост вполне вероятно, потомок татищевского Волка.
Владимир ПлугинТАЙНЫЕ ВОЙНЫВРЕМЁН КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА
ДРАМА НА ОХОТЕИ НАЧАЛО РАСПРИ СВЯТОСЛАВИЧЕЙ
Молодой князь Олег однажды тешился «ловами». Вдруг из чащи вылетел на него не дикий зверь, а гордый всадник в дорогом уборе. Святославич нахмурил брови: «Кто се есть?» Кто-то из дружинников узнал: «Свенельдич!» Лют, на своё несчастье, тоже выехал поохотиться. И звери, которых он «гнал», привели его из-под Киева в знакомые древлянские леса, где когда-то собирал дань его отец. Олег не так давно стал полноправным властителем. Он,
наверное, ещё только начинал постигать жуткую прелесть новой забавы безнаказанно распоряжаться судьбами людей. Случай ощутить её во всей полноте представился отменный. И Свенельдич стал охотничьим трофеем Олега («Заехав, уби и», говорит летописец). Художник Радзивилловской летописи изобразил эту сцену примерно так же, как за тысячу лет до него древнеримский живописец проиллюстрировал нападение на вождя рабов, Спартака, Феликса из Помпей: атакующий всадник обрушивается на соперника сзади и поражает его копьём. Атакуемый успевает только обернуться. Очевидно, глагол «заехал» (в отличие от «наехал») предполагал вот такое нападение с тыла или из засады. На обоих всадниках буквально нет лица, хотя есть шапки. Лют протягивает к Олегу (?) руку в жесте изумления, недоумения, боли или просьбы о пощаде. Действие происходит в густом лесу, символизируемом двумя деревьями на горках. У правого края сцены полуобернувшийся матёрый олень. Это и зверь, которого «гнал» Лют и который неожиданно спасся благодаря вмешательству Олега, и некий символ непостоянства земного счастья. Преследуемый избавляется от опасности, а преследующий сам нежданно попадает в силки.
Конечно, мотивировка преступления в летописи выглядит не очень серьёзной и может претендовать на правдоподобие лишь при условии полного доверия к летописной версии дескать, Олег действовал в меру собственного разумения (точнее, неразумия). У Татищева на этот счёт даны некоторые разъяснения: Олег неожиданно «съехался» в лесу с Лютом, и «учинилась между ними «о ловле распря». Князь совершил убийство в состоянии аффекта «оскорбяся» на наглость оного Люта». Однако знаменитый историк С. М. Соловьёв считал, что для Олега в любом случае было бы естественнее отпустить знатного пришельца с миром. Если же этого не произошло, то, значит, всё было не так просто и за спиной Олега кто-то стоял. То есть, иначе говоря, убийство Люта Свенельдича следует считать убийством политическим заранее оговорённой враждебной акцией против окружения Ярополка, хотя и осуществлённой, возможно, экспромтом. Да, нельзя исключать, что это был первый выстрел тайной войны, спровоцировавший через два года войну настоящую.
Кто именно готовил её в стане Олега, осталось неизвестным. Ярополка же подталкивал к ней прежде всего горевший местью старый Свенельд («...молвяше всегда Ярополку Свеналд: «Поиди на брат свой и прими волость его», хотя отмьстити сыну своему», пояснял летописец), а за спиной младшего Святославича Владимира стоял его уй (дядя по матери Добрыня). Эти «дядьки«, «кормильцы», обычно пестовавшие княжичей с младенческих лет, оказывали на них длительное и сильное психологическое влияние. И при благоприятном стечении обстоятельств, а именно раннем сиротстве опекаемых венценосцев, закономерно выдвигались на главные роли в государстве. Первым таким пестуном, возможно, был сам вещий Олег, которого один из древних летописцев считал не князем, а воеводой. Теперь ситуация, в общем, повторялась, с тем только отличием, что никто из воевод и «кормильцев» не претендовал на узурпацию формальных прерогатив и что временщиками управлялись сразу три центра Киев, Вручий (Овруч) и Новгород. А последнее означало, что мина под общественный мир уже была подведена и рано или поздно должна была взорваться.
Окружение Ярополка желало видеть его единодержавием. Советники Олега и Владимира, понимая это, должны были готовиться к отпору и, вероятно, искать союза, вынашивая собственные честолюбивые (сепаратистские и передельные) замыслы. Может быть, сторонники Олега сочли себя достаточно готовыми, чтобы первыми бросить вызов. Он был принят («бысть межи ими ненависть Ярополку на Ольга»). Если только всё не происходило с точностью до наоборот если наезд Люта сам не был демонстрацией намерений Киева.