Все это происходило 20 сентября. Серое и холодное небо нависало над иссушенной землей, и густой туман мешал обеим армиям видеть друг друга, так что каждая из них могла лишь догадываться о намерениях противника; но, поскольку артиллерия продолжала стрелять по людским массам, нисколько не беспокоясь о ясности погоды, пушечные ядра все равно попадали в человеческую плоть. Нет ничего хуже для исполненной энтузиазма армии, какой была наша, чем встречать смерть, не зная, удастся ли отплатить за нее тем же. Внезапно вражеские снаряды попадают в два зарядных ящика, зарядные ящики взрываются, ездовых разносит на куски; ядро убивает лошадь генерала, он скатывается на землю, и все думают, что он убит.
Однако несколько минут спустя тревога, вызванная попаданием снаряда, улетучивается, и Келлерман, целый и невредимый, лишь немного оглушенный своим падением, садится на другую лошадь.
В этот момент туман начинает рассеиваться под еще горячими лучами сентябрьского солнца, и сквозь пелену, делающуюся все более прозрачной, становятся видны три прусские колонны, которые движутся на французов.
Келлерман вынимает из кармана часы: одиннадцать часов утра.
Он выстраивает свои войска в три колонны, как это сделал противник, и приказывает передать по всей линии: «Не стрелять, ждать и встретить врага в штыки!»
Враг приближался, суровый и грозный: это были ветераны Фридриха Великого; они преодолели промежуточную полосу и стали взбираться на возвышенность.
Тем временем открыла огонь артиллерия Дюмурье, нанося им удары с обоих флангов.
Пруссаки по-прежнему шли вперед.
Что же касается Келлермана и его солдат, то они представляли собой странное зрелище: генералы, офицеры и солдаты, в знак того, что вплоть до определенного момента они не будут пользоваться оружием, нацепили свои шляпы на концы ружей, шпаг или сабель.
Затем над всей этой армией воспарил оглушительный крик, словно гром пронесшийся над вражеским войском: «Да здравствует нация!»
Пруссаки по-прежнему шли вперед, но каждую минуту огонь артиллерии Дюмурье разрушал их строй.
Железная стена ждала их впереди, железный ураган обрушивался на них с флангов.
Тем не менее первые ряды пруссаков уже вплотную подошли к нашим позициям.
И вот тогда Келлерман, храбрый солдат, но посредственный военачальник, поистине вырос на десять локтей. В тот день в нем пребывал дух Франции: то был его звездный час.
Вперед, ребята, момент настал, в штыки! воскликнул он.
И тогда железная стена приходит в движение; герцог Шартрский бросается в атаку одним из первых. Пруссаки и французы сражаются врукопашную; внезапно прусская армия сгибается и переламывается посередине: это артиллерия Дюмурье перебила ей позвоночник.
Герцог Брауншвейгский видит, что атака провалилась,
дает сигнал к отступлению, которое через четверть часа обратилось бы в беспорядочное бегство, и возвращает своих разгромленных солдат в лагерь.
Однако этот приказ об отступлении оскорбляет гордость короля Пруссии; он устремляется вперед во главе своих солдат, приказывает подать сигнал к атаке, направляет свою превосходную пехоту к французским позициям, идет в атаку лично, вместе со всем своим штабом приближается к ним на расстояние двух ружейных выстрелов, видит единодушие неприятельской армии, осознает бесполезность дальнейшей атаки и отступает, как это сделал герцог Брауншвейгский.
В тот день было выпущено сорок тысяч пушечных выстрелов; это много для той эпохи, когда Наполеон еще не приучил нас к артиллерийским сражениям.
В битве при Мальплаке было выпущено всего лишь семь тысяч пушечных выстрелов.
Вот почему сражение, состоявшееся 20 сентября 1792 года, получило название канонады Вальми.
Вечером пруссаки покинули поле боя, но на другой день их обнаружили на прежних позициях.
В этот день, 21 сентября, Конвент провозгласил Республику.
В тот же день к герцогу Шартрскому привели прусского парламентера, еще не знавшего о событиях, которые произошли накануне; у него были рекомендательные письма к владельцам нескольких замков, стоявших на дороге в Париж, и он показал их юному герцогу, выразив надежду обрести по пути всякого рода радости, а самую главную радость получить по прибытии в Париж: увидеть, как будут вешать патриотов.
И тогда герцог Шартрский рассказал ему о тех изменениях, какие произошли накануне в положении дел короля Пруссии, а затем, когда посетитель поинтересовался, что же ему теперь следует делать, улыбнулся и промолвил:
Дорогой друг, поверьте, самое мудрое, что вы можете сделать, это вернуться в Берлин, и я желаю вам, чтобы вы никогда не видели, что там кого-нибудь вешают.
За несколько дней до сражения при Вальми некий прусский полковник, получивший от Келлермана разрешение прибыть в его главную ставку, явился к герцогу Шартрскому; то был адъютант короля Пруссии, получивший указанное разрешение благодаря посредничеству барона фон Хеймана, который прежде служил в нашей армии и своим продвижением по службе был обязан покровительству со стороны герцога Орлеанского.
Полковник имел при себе письмо к герцогу Орлеанскому и попросил герцога Шартрского передать его отцу.