Мы?! окаменел Андрей.
Я дал слово, уже открывая певучую калитку, пояснил Санька. Аппаратуру прислали, чтоб мы ее настроили. Точнее, вы Ну, и порепетировали перед первым туром
Мы играем с огнем! вскрикнул Андрей.
Мы играем попсу, поправил его Санька. Такое время, родной мой Кто заказывает музыку, тот и платит
Во дворе под навесом еще более ополоумевшие, чем Андрей, остальные члены группы «Мышьяк» Игорек и Виталий смотрели на коробки, будто на музейные раритеты. Виталий пытался что-то сказать, но у него получались лишь размашистые жесты руками. Видимо, язык у него оказался послабее рук.
Надеюсь, я не ошибся? раздался от калитки незнакомый голос.
После вида фирменной аппаратуры удивляться уже было нечему. Сейчас никто из трех музыкантов не заметил бы землетрясения или извержения вулкана.
A-а, это ты, пожал руку лучшему гитаристу из лучшего ресторана Приморска Санька. Познакомьтесь, ребята, позвал он всех к нему. Это наша новая соло-гитара.
Эразм бы умер от счастья! увидав лейбл «Гибсона», вскрикнул Виталий.
Он наконец-то вспомнил, как произносятся слова. Но после того, как вспомнил, сразу погрустнел.
А это не опасно? обвел он рукою несметные сокровища.
У нас теперь крыша, успокоил его Санька и обернулся в беззвучному человечку с конским хвостом на затылке.
ПЕРВЫЙ ТУР КОМОМ
Поспав три часа, Санька все равно ощущал себя разбитым. Когда его растолкали, аппаратура Букахи уже была более-менее обкатана, а новый гитарист знал наизусть музыку «Воробышка». До отъезда они успели сделать три прогона вместе с Санькой. Вышло на троечку. Но плохого осадка в душе почему-то не осталось. Может, потому что со сна Санька вообще все происходящее ощущал как сквозь пленку.
Ты знаешь, как
зовут твоего гитариста? уже по пути в Приморск в тряском фургоне Букахи шепотом спросил Андрей.
Моего? удивился Санька.
Ну, нового ресторанного Альбертом его зовут
Тогда все идет по схеме, улыбнулся Санька. Первым был Роберт, вторым Эразм, теперь Альберт. Я думаю, что когда мы вернемся в Москву, то обязательно нужно будет разыскать на соло-гитару не меньше чем Бенедикта. Видно, судьба у этой должности такая
Только за два номера до выхода к «Мышьяку» подошла Нина. Она объявила порядок движения на сцене, хотя и без того было ясно, что гитарист не сядет за барабаны и тарелки, а клавишник не схватит бас-гитару.
Санька, нам сказали приготовиться! вылетел из комнаты Андрей.
Вокруг его глаз лежала не замечаемая раньше синева. Глаза будто бы хотели, чтобы их пожалели.
Вперед! крикнул Санька. За орденами!
Когда он обернулся, то невольно вздрогнул. Нины в коридоре не было. Она будто бы испарилась.
Под проигрыш вступления Санька заученно сделал несколько взмахов руками, как матрос-сигнальщик, передающий сообщение флотскими знаками, заметил ехидную улыбку у крайнего члена жюри, длинноволосого, явно отставного рок-музыканта, и его ожгло мыслью, что он одет совсем не по стилю песни. Мелодия лилась из шестидесятых, а то и, может, пятидесятых годов, а его полосатый балахон BAD+BAD был явно из девяностых. Только идиот мог не заметить этого. Получалось примерно, как если бы металлисты вылезли на сцену в рэповских штанах.
Пытаясь отвлечь внимание от одежды, Санька по-балетному крутанулся вокруг своей оси и, чуть не промазав мимо такта, начал:
«Во-оробышек! Во-оробышек! На-ахохлилась опять Мне по-оцелуев-зернышек тебе хоте-елось дать?..»
Горло не подчинялось Саньке. Он не вытянул терцию и готов был провалиться со стыда под сцену. Но доски под ногами упрямо не хотели трещать, а зал, замерев, смотрел на него сотнями глаз. Зал плохо просматривался, но уже по первым рядам можно было судить, что он женский, что основной зритель ждет эмоций и признаний в любви, и Санька в паузе между вторым куплетом и припевом сбежал по ступенькам со сцены.
Пальцы до боли в них сжимали радиомикрофон, но старое, въевшееся в голову ощущение шнура, заставляло его время от времени бросать испуганный взгляд под ноги. Теперь уже внизу, в проходе между секторами зала он увидел вместо шнура у кроссовок упавший цветок гвоздики. Цветок был белым и выглядел комком снега, в который воткнули зеленую палку. В жарком душном зале комок мог тут же растаять, и Санька, подняв его, попытался отыскать ту, что бросила его, но у всех девчонок были такие одинаковые глаза, что он за руку вырвал из сиденья самую ближнюю из них и, кажется, наверняка промазав мимо музыки, затянул припев:
«Во-оробышек!.. Во-оробышек!.. Не на-адо уходить!.. У ка-аждой ведь из Зо-олушек принц должен в жи-изни быть?..»
У девчонки, которую он держал за руку не слабее, чем микрофон, оказалась неплохая память. Второй раз припев она проорала уже вместе с Санькой. Он благодарно поцеловал ее в соленую щеку, вызвав громкий визг, отпустил и снова провел взглядом по глазам зрительниц. И тут же ощутил, как что-то кольнуло внутри. Среди глаз удивленных, усталых, смущенных, восхищенных и безразличных он неминуемо зацепился за глаза внимательные.
Из глубины зала, ряда из двадцатого, на него пристально, будто запоминая на всю жизнь, смотрели мужские глаза. У их обладателя была короткая прическа и серая майка с какой-то эмблемой на груди. Головы и спинки стульев скрывали почти всю надпись. Да и майка, возможно, была не серой. Когда в зале полумрак, а за тобой гоняется луч софита, то все кажется серым.