Весьма важно при борьбе со страхом найти в пугающем предмете какую-либо интересную, веселую или поучительную сторону, на которой мысль могла бы сосредоточиться и таким образом отвлечься от страха. В таком случае страху было бы противопоставлено другое, бодрое, подкрепляющее чувство. В одном семействе детям подарили маленький волшебный фонарь, возбудивший большое любопытство. Однако когда для представления с фонарем в комнате погасили свечи, меньшой мальчик, по четвертому году, испугался и заплакал. Мать предложила ему отправиться в другую комнату, где было светло, но ребенок и слышать об этом не хотел. Его успокаивали разными доводами, но убеждения действовали плохо. Мальчик продолжал бояться и в то же время по-прежнему отказывался идти в светлую комнату. Дело в том, что наряду со страхом в нем было очень сильное желание видеть чудеса волшебного фонаря и это желание без всяких увещаний со стороны взрослых, а вероятно, и помимо его собственной сознательной воли заставило его противиться внушениям страха. Фонарь долго не налаживался, в темноте пришлось просидеть с четверть часа, и за все это время мальчик боролся сам с собой. Любопытство постепенно начало одерживать верх, и он, чтобы ободрить себя, стал полувопрошающим, полуутвердительным тоном толковать о том, что страшного ничего нет в комнате, повторяя те самые доводы, которые перед этим совсем не оказывали на него действия. Когда на стене показался яркий кружок света и в нем задвигались тени, мальчик пришел в восторг и совсем забыл про страх.
С тем же мальчиком был другой подобный случай. Однажды поздней и холодной петербургской весной прогремел первый отдаленный раскат грома. Мальчик совсем было собрался испугаться, но кто-то из взрослых заметил: «Наконец-то настанет лето!» Мальчик встрепенулся. «Так значит, нечего бояться грома!» воскликнул он с необыкновенным оживлением, видимо, в восторге от сделанного им открытия. Ему, конечно, отвечали утвердительно. Гром, который до сих пор был для него источником страха, связался в его представлении с таким приятным и интересным явлением, как наступление лета, и это так перевернуло его настроение из боязливого в испытующее, что он с величайшей охотой последовал приглашению подойти к окну и полюбоваться грозой
Каптерев П. Ф. О страхе и мужестве в первоначальном воспитании. СПб., 1901. С. 6675
Нет! Мы не имеем права не верить в истину. Если бы мы принялись общими силами, мы бы много такого исправили в наших детях, чего не успели или не умели исправить наши отцы в нас. Правда, мы можем дать только то, что мы сами имеем. Но кто хочет идти вперед, не по одним только грязным и пыльным улицам, тот найдет в душе довольно силы и вести борьбу с собой, и следить за первыми обнаруживаниями душевной двойственности у своих детей.
Первое ее проявление есть притворство и ложь. Трудно преодолеть время жизни, в которое они впервые
обнаруживаются у ребенка. Я знал шестилетнюю девочку, которая была уже такая виртуозка лжи, что трудно было различать длинные рассказы ее собственного изобретения от правды, так все в них было связно и отчетливо. Знал я еще и одного мальчика четырех лет, который на вопрос, видал ли он колибри, не желая из хвастовства сказать просто: не знаю, описал как нельзя подробнее виденную им колибри, которая, однако же, оказалась просто вороной; а когда ему заметили, что колибри водится не в тех местах, где он жил, а в Китае, то он, нисколько не конфузясь, уверял, что большую черную птицу прислал в подарок его маменьке китайский император.
Про девочку я после ничего не слыхал, но про мальчика знаю наверное: он теперь перестал так безбожно хвастать.
Из этих и из множества других фактов нельзя ли заключить, что уже с первым лепетом ребенка начинает обнаруживаться и двойственность нашей духовной стороны? И да, и нет. Я не сомневаюсь, что у ребенка есть свой мир, отличный от нашего. Воображение создало этот мир ребенку, и он в нем живет и действует по-своему. Взрослый, действующий как ребенок, есть в наших глазах или лгун, или сумасшедший. И если дитя нам не кажется ни тем, ни другим, то именно потому, что оно дитя. Итак, если мы, достигши известного возраста, не перестаем жить в мире, созданном нашим детским воображением, мы делаемся непременно или лжецами, или взрослыми детьми, т. е. чудаками, помешанными, или назовите как угодно, только не обыкновенными людьми
Но если у взрослого в практической жизни так трудно бывает провести точные границы между здравомыслием и помешательством, между убеждением и ложью, то еще осторожнее мы должны оценивать поступки ребенка.
У ребенка кажущаяся нам непоследовательность поступков и мыслей, сознательная ложь и бессознательная так незаметно переходят одна в другую, что почти каждого из детей можно назвать глупым и лгуном, применяя к нему слова и понятия, взятые из жизни взрослых. Но в этом-то и заключается именно ошибка и родителей, и наставников, что они, не в пору устарев, забыли про тот мир, в котором сами некогда жили. И в лжи, и в несообразностях действий ребенок еще не перестает казаться именно тем, что он есть, потому что он живет в собственном своем мире, созданном его духом, и действует, следуя законам этого мира. Чтобы судить о ребенке справедливо и верно, нам нужно не переносить его из его сферы в нашу, а самим переселиться в его духовный мир