Кто вы и откуда? спросил он по-французски, но с таким забавным акцентом, что у меня промелькнула мысль: не встретился ли мне новый вид местного диалекта. И он не смог бы придумать ничего более подходящего моменту обычная вежливость требовала представиться, прежде чем обращаться с просьбой о помощи, поэтому я просто ответил:
Меня зовут Виттингем, Ричард Виттингем, английский джентльмен, остановившийся в ***, к моему бескрайнему удивлению гигант просиял, отвесил глубокий поклон, и всё на том же удивительном диалекте сказал, как хорошо, что я, наконец-то, приехал, и как меня все заждались.
«Заждались»? Что имел в виду этот малый? Неужели я случайно наткнулся на собрание родственников Джона Кальвина, прознавших о моих генеалогических исследованиях и заинтересовавшихся ими? Как же хорошо было бы провести ночь под крышей! Но теперь для этого мне совершенно необходимо произвести на общество самое благоприятное впечатление.
Меж тем, открыв тяжелые створки дверей, ведущих из холла внутрь замка, исполин обернулся и спросил:
Похоже, мсье Победьель-Велькан с вами не приехал?
Нет, я совсем один. И к тому же заблудился, и, продолжая объяснять, я пошел за ним. Дворецкий же с совершенно безучастным видом поднимался впереди меня по огромной каменной лестнице, более широкой, чем комнаты в обычных домах. На каждой лестничной площадке стояли массивные железные ворота, которые привратник открывал с важной и торжественной старозаветной медлительностью. И впрямь, странное мистическое благоговение перед веками, пролетевшими со времён постройки замка, охватывало меня всякий раз, как тяжелый ключ поворачивался в древнем замке. Чудилось, будто я слышу неясный гул голосов, который, то усиливаясь, то ослабевая (подобно шуму отдаленного моря, то нарастающему, то затихающему беспрестанно), накатывает мощными волнами из огромных гулких галерей, что смутно угадывались во тьме по обеим сторонам лестницы. Словно голоса ушедших поколений до сих пор звучали здесь, повторяемые эхом и кружащиеся в вихре среди всеобщего безмолвия. Весьма странным было и то, что мой приятель привратник, шагавший передо мной, неуклюжий, тяжеловесный, тщетно старавшийся удержать прямо перед собой непослушный факел старыми ослабевшими руками, так вот, весьма странно, что он был единственным слугой, которого я видел в замке. Никто не повстречался нам ни в обширном холле, ни в длинных переходах, ни на этой огромной лестнице. Наконец, мы остановились перед позолоченными дверьми, за которыми, судя по доносящемуся гулу голосов, собралась очень большая семья или, может быть, компания. Я отчаянно запротестовал, увидев, что дворецкий собирается ввести меня, запыленного и перепачканного,
в утреннем, далеко не самом лучшем моём костюме, в зал, в котором собралось так много леди и джентльменов, но упрямый старик самым решительным образом вознамерился представить меня хозяину и пропускал мимо ушей все возражения.
Двери распахнулись, и я был препровожден в зал, наполненный удивительным мягким светом. Свет этот, казалось, не имел источника, он не становился ярче или тусклее ни в единой точке зала, он не мерцал, потревоженный движением воздуха, но заполнял собой все щели и уголки, делая всё вокруг необыкновенно ясным. Свет привычных для нас газа или свечи отличался от него, как отличается наша туманная английская атмосфера от прозрачного воздуха южных стран.
В первый момент моё появление не привлекло внимания гостиная была наполнена людьми, и все они оживленно беседовали друг с другом. Но тут мой приятель дворецкий подошел к статной леди средних лет, роскошно одетой в той античной манере, что опять стала модной в последние годы, и, дождавшись в позе глубочайшего почтения, когда на него обратят внимание, назвал хозяйке моё имя и что-то рассказал обо мне, насколько можно было догадаться по жестикуляции одного и внезапно брошенному взгляду другой.
Дама поспешила ко мне, всем своим видом выражая самое дружеское расположение ещё до того, как смогла подойти настолько близко, чтобы что-то произнести. Но как только она заговорила и разве это ни странно, оказалось, что речь её сродни речи самого простого деревенского бедняка. И всё же она производила впечатление леди благородного происхождения. А манеры можно было бы даже назвать величавыми, если бы не её непоседливость и не столь живое и пытливое выражение лица. Как хорошо, что я перекопал столько книг и словарей по старой части Тура и отлично понимал диалекты завсегдатаев Пятничного Рынка и прочих подобных мест, иначе я просто не смог бы понять красавицу хозяйку, когда она собралась представить меня своему мужу. Муж добродушный подкаблучник с приятными манерами был разряжен в пух и прах. И хотя одет он был в том же стиле, что и его супруга, но настолько вычурно и без чувства меры, что я невольно подумал: во Франции ли, в Англии ли, как провинциальны те, кто в слепом увлечении модой становятся посмешищем.