И с какого дуба такая радость упала?
Говорю же, дурдом.
Громов не стал пояснять, что начальство в полном составе экстренно вызвали в Главк, «делиться передовым опытом в борьбе с терроризмом», как глумливо пошутил Боцман, и спустя час «сверху» пришла команда зачистить рынок. Громов так и не решил для себя, то ли облава стала логическим продолжением «учений», то ли истерической реакцией в условиях полной неопределённости. Радовало только одно, всем, кто считал рынок своей независимой территорией, сейчас было не до смеха. А кое-кому по итогам фильтрации небо станет в клеточку.
А ты в этом празднике законности и правопорядка не участвуешь? как-то вскользь поинтересовался Костя.
Громов пристально посмотрел ему в глаза.
Я сегодня по личному плану работаю, ответил он.
Костя пробарабанил ухоженными пальцами по столешнице.
А не купить ли мне компотику? неожиданно оживился Костя Компот у вас тут вкусный, а?
Он пошёл к кассе, оставив после себя аромат дорого парфюма.
Громов нахмурился и отодвинул от себя тарелку.
С Костей он прослужил в розыске три года. Громов был на курс старше, к приходу Кости в отдел успел пообтереться и пройти первые жестокие уроки службы. Костя не без труда вписался в коллектив оперов, сказывалась врождённая интеллигентность, потом, не без поддержки Громова, все пришло в норму. А на третий год Костя сломался.
Пьют в милиции не больше, чем в других местах. Только, в отличие от пьянства простых смертных, пьют из психотерапевтических соображений, как втихую хлещут горькую в больницах, в моргах, в похоронных бюро и в окопах. Пьют, потому что ежедневно находятся в опасной близости со смертью, потому что дышат мутным смогом страдания, страха и предсмертного ужаса, потому что насилием тщатся победить насилие. И когда сквозняк будней развеет флёр романтики, когда боевое братство оборачивается склоками пауков в банке, а все силы и соки в тебе высосет рутина, тогда лекарство оборачивается ядом.
Никто не знает, когда дежурно выпитые сто грамм превысят токсодозу, и человек превратиться в плохо выдрессированное животное. Но это неминуемо происходит с каждым. Рано или поздно. И не понять, что лучше: сломаться в самом начале или спустя годы безупречной службы вдруг осознать, что ты уже ничтожество в кителе.
Костя Зенькович сломался разом, страшно. Все уже стали привыкать, что Костя приобрёл дурацкую манеру вдруг замолкать посреди пьянки, откидываться на стуле, блукать разъезжающимися глазами по сторонам, с идиотской улыбочкой на дряблых губах, а потом без слов окунуться лицом в стол. Засыпал мгновенно и мертво. Выносить приходилось под ручки. Костя болтал головой и плевался неразборчивыми словами. Утром, смущаясь, терпел подколки товарищей, укорявших, что вчера он опять «ушёл по-английски», не прощаясь и не выпив «на посошок».
Тем памятным вечером Костя «ушёл в астрал» раньше обычного. Ломать застолье из-за павшего товарища никто не захотел, а вид уткнувшегося лицом в скатерть посетителя стол не украшал и вызывал недовольство халдеев и посетителей. Громов, уже известный всему «дну» правоохранительного сообщества Москвы своей принципиальной трезвостью, на пьянке присутствовал чисто за компанию обмывали первенца Боцмана, не пойти просто не мог. Без голосования решили, что тащить на воздух Костю сподручнее самому здоровому и непьющему.
Холодный ночной ветер окончательно снёс Косте голову. Что за химическая реакция прошла в его организме от избытка кислорода, пусть гадают врачи, но внешне все выглядели жутко отвратительно. Классическая «белая горячка».
Костя неожиданно вырвался, с диким ором припустил по улочке, сиганул во дворы. Громов обнаружил его через десять минут. Костя сосредоточенно избивал полудохлый «запорожец». Пинал и молотил кулаками в полную силу и при этом орал на весь двор:
Что буркалы выпучил, а? Ещё в молчанку играть будешь?! Колись, сука, пока печень не отбил!
Громов развернул Костю к себе лицом. Заглянул в белые безумные глаза. И молча вырубил коротким хуком в живот. Отшвырнул на капот. Успел выкурить полсигареты, пока Костя, захлёбываясь, исторгал из себя на невинный «запорожец» все, что успел съесть и выпить за день.
Утром Костя очнулся в квартире Громова. Жалким, помятым и напрочь ничего не помнящим.
Громов сунул ему под нос кружку с горячим кофе. Дождался, пока Костя не сделает первый жадный глоток, и произнёс, словно бросая тяжёлые булыжники в воду:
Я дерусь с детского сада. Потому что люблю это дело. Ты дрался, чтобы не прослыть маменькиным сынком. Я могу выпить ведро, но мне страшно стать слабым. Поэтому я не пью. Ты считаешь себя героем, потому что бухаешь наравне с матерыми операми. И тебе нифига за себя не страшно. Но отними стакан и ксиву ты так и останешься маменькиным сынком. Умным, чистым и честным. Таким тебя родили, но у тебя не хватает ни ума, ни смелости быть сами собой.
Ты к чему это, Гром? пролепетал Костя.
К тому, что ты больше в ментуре не работаешь. Посмотрел, как крутые мужики в дерьме по уши бултыхаются, и хватит. Не для тебя это. Грех такую голову под пули подставлять и водку в неё заливать. Все, Костя, абзац и с новой строки.