Я вгляделся в лицо Фрэнсис, пытаясь понять, как она восприняла мои слова. Настало время высказать ей все в открытую, объяснить ей, что с ней очень тяжело общаться, потому что она слишком зациклена на себе, слишком много ворчит, постоянно говорит без остановки, никогда не слушает собеседника. Я был почти наверняка уверен, что именно в этом кроется корень всех ее бед в отношениях с окружающими, включая ее мужа, дочь и несколько партнеров по игре в бридж. Я ждал. Никакой реакции не последовало.
Я повторил все то же самое еще раз, только более развернуто. Откровенно признался, насколько меня отталкивает подобная манера поведения и как она мешает мне сблизиться с ней и выстроить доверительные отношения. Я попытался интерпретировать это как проявление страха близости. Я указал ей на нехватку коммуникативных навыков. Упрекнул ее в том, что она изо всех сил сопротивляется и не позволяет мне копнуть глубже, чтобы понять истинные первопричины проблемы. Я даже предположил, что сейчас она наверняка злится на меня, и это вполне нормально. Каким-то чудом мне удалось уложиться всего в пять минут, и краем глаза я наблюдал, как она нетерпеливо постукивает по полу ногой.
Фрэнсис окинула меня взглядом и слегка склонила голову набок, словно спрашивая: вы закончили, у вас все, или, может быть, вы хотите что-нибудь добавить? Я дружески улыбнулся и жестом показал, что теперь ее черед. За все это время она не проронила ни слова, хотя я видел, как плотно она поджимает губы, словно пытается держать себя в руках. Я кивнул, давая понять, что действительно закончил. Наконец-то я высказал все, что накипело во мне за последние несколько недель. Пожалуйста, продолжайте, поторопил ее. Что вы об этом думаете?
Что я об этом думаю? повторила она с легким восточноевропейским акцентом. Я думаю, что моей дочери пора пересмотреть свое поведение, или у нее начнутся серьезные неприятности в этом доме. Фрэнсис снова завела свою старую-добрую песню.
Невероятно, но каким-то образом она умудрилась пропустить мимо ушей все, что я только что сказал, от первого до последнего слова, будто все это время я разговаривал с каменной стеной. Складывалось впечатление, что она просто арендует мой кабинет, чтобы посидеть в кресле и пожаловаться в пространство, совершенно игнорируя при этом мое присутствие.
Ладно, похоже, я снова взялся за старое. Я опять обвиняю Фрэнсис в том, что она оказалась сложной, упрямой и непокладистой клиенткой. Как видите, я настолько никудышно провел эту сессию (и чего греха таить, провалил весь ее случай в целом), что до сих пор отказываюсь принять на себя ответственность за эту неприятную ситуацию. Это она во всем виновата, потому что она неблагодарная и не способна оценить мои благие стремления. Да и вообще, должно быть, у нее какое-то органическое поражение головного мозга, дефицит внимания или просто проблемы со слухом. Этим я себя и успокаивал.
Я был настолько раздосадован и обижен ее реакций, что провел остаток сессии молча, с головой погрузившись в отстраненные фантазии. Я вынырнул из своих мыслей, только когда наше время подходило к концу и пора было объявить ей, что на сегодня мы закончили. Это было легкой задачей, поскольку Фрэнсис продолжала говорить даже тогда, когда я провожал ее к двери кабинета. Однажды я поймал себя на том, что стою посреди безлюдной приемной один, а она все еще сидит в моем кресле и что-то бормочет себе под нос. В другой раз, когда я ценой немалых усилий все же умудрился выставить ее в приемную и запереть за ней дверь, она продолжала рассказывать мне о чем-то даже сквозь толстый слой дерева.
ПОЧЕМУ СЕССИЯ ПРОВАЛИЛАСЬ
восприняла мое неуклюжее вмешательство просто как досадный раздражитель и не более. Только мне по-прежнему не дает покоя тот факт, что я умудрился напрочь забыть о сострадании к клиенту.
Самое ужасное в этой ситуации то, что, кажется, наши встречи все-таки пошли Фрэнсис на пользу (хотя, возможно, это просто совпадение). Как бы там ни было, ее родственники регулярно рассказывали мне, насколько проще им стало находиться с ней рядом в последнее время. Несмотря на то что Фрэнсис никогда не признавалась в этом напрямую, несколько раз она вскользь упомянула о том, что ей нравились наши странные беседы в формате монолога. Когда я задумываюсь, как мало усилий я на самом деле приложил для того, чтобы помочь этой женщине, мне становится стыдно.
Из-за собственной неготовности поддерживать контакт и терапевтическое присутствие я подвел и себя, и свою клиентку. Да, с ней было сложно подолгу находиться в одном помещении. Да, она определенно слишком много ворчала. Однако этому поведению было одно простое объяснение: страх. Фрэнсис просто-напросто страшно, и она знала только один способ взять себя в руки и справиться с ситуацией: ухватиться за недостатки окружающих, пытаться контролировать своих близких, поддерживать максимальную дистанцию в отношениях со мной.
Для меня качество проделанной работы определяется не только ее результатом. Я не считаю, что успешная психотерапия отличается от провальной исключительно тем, что клиент ушел из кабинета довольным, как, к примеру, в случае Фрэнсис. Конечно же, я не тешу себя иллюзиями о том, что решающую роль в оценке качества проделанной работы играют мои субъективные впечатления о сессии (т. е. доволен ли я собой). Некоторые считают, что успех или провал терапии это некая компромиссная совместная оценка клиента и терапевта, поскольку отношения между ними строятся на сотрудничестве. С этим утверждением я бы тоже поспорил. Наконец, противоположная идея о том, что всю работу в процессе психотерапии делает исключительно клиент и только ему решать, насколько это было успешно, кажется соблазнительной, однако, на мой взгляд, это лазейка для перекладывания ответственности с себя. В моей карьере не раз случалось, что я отвратно справлялся со своей работой, и тому были самые разные причины: я отвлекся, обленился, сказал или сделал какую-нибудь глупость. Если к тому моменту я успел установить достаточно прочные отношения с человеком, в большинстве случаев мне удавалось реабилитироваться и вернуть все на круги своя, как это, кажется, впоследствии произошло с Фрэнсис.