Вышесказанным можно объяснить недавнее убийство бывшей звездой американского футбола О. Джей Симпсоном своей бывшей жены и её друга. Когда он был ещё подростком, его мать и священники оправдывали или смотре ли сквозь пальцы на его часто жестокое поведение, ссылаясь при этом на его спортивную одарённость. Тренеры и чиновники футбольного союза делали то же самое. Таким образом, он получал подразумеваемое согласие совершить со временем убийство и, очевидно, уйти при этом безнаказанным (он был оправдан судом).
Эта моральная распущенность достаточно типично была показана в предположительно юмористической ТВ-программе, которую Джоэл и я смотрели несколько лет назад. Подросток стоит перед судом. Прокурор перечисляет преступления молодого человека. Он забил до смерти нескольких котят. Он сжёг живого щенка. Он терроризировал одноклассников после занятий. Он крал пакеты с молоком с порогов соседских домов. Он сжёг вагончик с инструментами. Он разбил окна в железнодорожном депо. После каждого из этих обвинений встаёт его мать и говорит: "Но, ваша честь, он ведь хороший мальчик". Читатель сам вообразит, что может случиться через несколько лет, если судья не встанет на защиту справедливости и не преподаст подростку урок, которого он никогда не забудет.
Ответом на вопрос, который Каин задал Богу: "Отвечаю ли я за моего брата?" должно быть: "Разумеется, да". В широком смысле, все мы отвечаем за распространение зла, если не останавливаем его на раннем этапе. Те, кто говорит при этом: "Это не моё (его) дело", не должны потом удивляться своим неудачам в браке, бизнесе, на работе, в общении с людьми и даже в здоровье. Потому что каждое действие или бездействие человека имеет конкретные, неизбежные последствия. Девочка, дающая своему папе молчаливое согласие на ухаживание за другими женщинами или на обман его жены (её матери), приходит к тому, что, когда станет взрослой, выйдет замуж за неверного мужа. Мальчик, согласный с тем, что его мама расходует деньги его папы, как ей вздумается, особенно на игрушки для него, в будущем просто обязан жениться на женщине, которая так или иначе будет им пользоваться.
Есть много вариантов этой основной идеи. Проводя аналогию с Библией, человек пускает свой хлеб по водам или разуму-жизни, и он вернётся к нему годы или десятилетия спустя, когда он меньше всего этого ожидает. В соответствии с философией древних, человек так же не может избежать последствий своих действий, как и своей тени.
Что можно сделать с обществом, которое не понимает, или не желает видеть вещи, как они есть? Примеры можно приводить с любого момента. В тюрьме Валла-Валла я провёл консультации и семинар, объясняя эти принципы взрослым преступникам. Результат был потрясающим. Благодаря проведённой программе переобучения рецидивизм упал с обычных 50-78% до 1%. Один человек, которого замучили угрызения совести за прошлое, покончил с собой. Другие благодарили меня и лично, и открытками к Рождеству за показанный им свет.
Вы думаете, социологи или люди, отвечающие за исправление преступников, были рады видеть такой результат? Они едва его признали. Даже международные симпозиумы, где я представлял эти факты, встречали мое сообщение жидкими аплодисментами. В большинстве эти люди боялись, что потеряют работу, если примут радикальные и эффективные методы, рекомендуемые мной.
Что случилось бы с медицинскими учреждениями, больница ми, институтами, если бы по волшебству или через должное переобучение каждый больной (ошибочный паттерн) выздоровел бы и были бы излечены все болезни?
Любой, кто занят в области медицины, не должен волноваться, читая это. Требуется время, чтобы утопия воплотилась бы в блестящую реальность. Но сам принцип заслуживает рассмотрения. Мы не должны бояться начать, кто бы мы ни были и где бы ни жили.
Случаи из практики
Моё заявление в школу офицеров на авиабазе в Канзасе был отвергнуто, так у меня была обнаружена пигментная дегенерация сетчатки, то есть через два года я должен был ослепнуть. Тогда же я поспорил с Джозефом Вайлом, деканом инженерного колледжа университета Флориды, и со своей подружкой, что сохраню зрение, полностью выбросив медицинский прогноз и из своей головы, и из своего послужного списка.
"Я вижу всё великолепно", постоянно повторял я себе, отказываясь даже думать об очках. Я ухитрился
попасть в армию. Два года спустя, в Гровенор Хаус, в Лондоне, в столовой американских офицеров, я снова наткнулся на полковника или, точнее, уже генерала Харрингтона, глазного хирурга (и генерала Эйзенхауэра), того самого, который за два года до этого и по ставил мне мой диагноз в штабе ВВС в Топеке, Канзас. Заметив меня и мою очаровательную спутницу он завопил: "Тойч, какого чёрта вы тут делаете?" Был субботний вечер, но он всё равно вытащил меня в ближайший смотровый кабинет. Исследовав мои глаза с помощью офтальмоскопа, изрядно злой, он спросил: "Кто вас оперировал?". Он прямо-таки дымился от негодования. "Никто", ответил я. "Какие препараты они вам давали? Никаких". Он заявил, что я говорю неправду. Успокоившись, он признал, что я вписал своё имя в историю медицины. Насколько ему было известно, с моим диагнозом никто ещё не выздоравливал. И сейчас, более чем через пятьдесят лет, мне не нужны очки или контактные линзы; и это доказывает, что ещё в то время я сумел-таки добраться до своего подсознания.