У Маргариты Тихоновны к глазам подступили слезы, казалось, все уже выплаканные за эти дни, но она их переборола.
Как хочешь, тебе решать. Ты у нас теперь глава семьи, Борис Венедиктович.
Через три месяца они оставили роскошный особняк, сумев продать кое-что из обстановки, и переехали в двухкомнатную квартиру в Замоскворечье, оформленную на Бориса еще отцом, тоже с соблюдением строжайшей тайны.
В институте после смерти отца он почувствовал себя вольнее, отныне над ним не сияла аура будущего властителя жизни, он стал обыкновенным студентом, как все, разве что с блестящими способностями, что само по себе не мало, если этим умело распорядиться. Толпа прихлебателей растаяла, как летнее облачко, а те, кто раньше его ненавидел, дружески пожимали руку и угощали сигаретами. Девочки перестали активно трясти перед ним титьками, они теперь оценивали его исключительно по мужским достоинствам, а в этом смысле он не представлял собой ничего исключительного, хотя был не плох на вид невысокий, худенький, стройный, с большими, темными, внимательными глазами и с хорошо подвешенным языком. Но не герой, не певун и не извращенец. Мальчик не бросовый, в житейском ключе, возможно, даже перспективный (передалось же что-то от великого отца), но не такой, чтобы ложиться под него без всяких предварительных условий.
Как на грех, на ту пору приключилась с ним первая любовь, довольно унизительная. В ней был некий психологический изъян. Предмет любви девица Кэтрин (Катя Смирнова), вольная птаха, радостная, как тысяча мотыльков, и доступная, как бутылка пепси, сама его клеила целый семестр, энергично набивалась на близость, суля неслыханные авансы, но отпугивала застенчивого и, откровенно говоря, нераспечатанного юношу своей повышенной и общеизвестной сексуальностью, а когда он спохватился и готов был пасть перед ней на колени, оказалось, поздно упорхнула пташка. Нет, девушка никуда не делась, училась с ним в одной группе, но после обрушившейся на него беды как-то перестала его замечать. Куда подевались милые ужимки, случайные, горячие прикосновения в тесных углах, бестолковые, волнующие нашептывания и записки, теперь она смотрела на него будто сквозь окно и едва приподнимала пухленькую верхнюю губешку, здороваясь по утрам.
На него навалилось тяжелое любовное помешательство, чего и следовало ожидать, учитывая его столь долгое и необычное для нынешних молодых людей воздержание. Но он и не был современным продвинутым юношей, презирал сленг, на котором изъяснялись студенты, их фантастическая зацикленность на двух вещах баксах и девках внушала ему отвращение. Он был обыкновенным талантливым парнем, увлеченным наукой и по вечерам тайком сочинявшим музыку. Прежде такие встречались на каждом углу, сегодня стали редкостью
и в компаниях ровесников воспринимались как шизанутые. И все же одно дело быть шизанутым наследником миллионера и совсем другое слыть чернокнижником, не имея гроша за душой. Первому прощалось все, любая несуразность характера лишь добавляла блеска в его невидимую корону, второй автоматически становился посмешищем, объектом постоянных и далеко не всегда безобидных шуток. Для девицы Кэтрин, воспитанной в рамках программы планирования семьи, почерпнувшей основные представления о жизни из видака и иллюстрированных журналов, он вообще выглядел допотопным монстром, кем-то вроде тех очумелых инвалидов, выклянчивающих милостыню в метро и, чтобы разжалобить прохожих, уныло позвякивающих наградными жестянками на груди. В ее американизированной головке расслоение произошло мгновенно и безболезненно: прежний смуглоликий красавчик с задумчивыми глазами, мечта утренних грез, сын крутого банкира-миллионщика, и нынешний желторотик в потрепанных джинсах, роняющий слюнки на бороду от томного вожделения, никак не совмещались в одной плоскости. И речи не могло быть о том, чтобы появиться на людях с парнем, который вместо того, чтобы, нарубив бабок и угостив как положено приглянувшуюся ему даму, затащить ее в тачку и насадить на шампур, шатается за ней с унылым видом, волоча на боку сумку, набитую учебниками и конспектами. Такое позорище в страшном сне не приснится. Но сердечко у Кэтрин было доброе, доставшееся от любящих матери с отцом, и когда Боренька в очередной раз достал ее своим нытьем («Кэт, ты меня избегаешь? Что ты делаешь сегодня вечером? Может, сходим в кино?»), дала ему дельный, чисто женский совет:
Погляди на себя, в кого ты превратился, урод. От тебя же воняет портянками. Надо же следить за собой.
Тебе не нравится, как я одет?
Боренька, умоляю! Если тебе нужна девочка, запиши адресок. Деревня Расторгуево, сто километров от Москвы. Спросишь Матрену. Тебе любой покажет. Захвати бутылку спирта и все будет тип-топ.
Побледнев, Боря спросил:
Значит, не хочешь встречаться? Это правда?
Кэтрин изобразила сложную гамму чувств, которые накатывают на американских девушек, когда они узнают, что подцепили заразную болезнь от случайного партнера.
Борька, ты чокнутый! Да я лучше пьяному водопроводчику дам.
После этого разговора любовные страдания Бореньки стали невыносимыми. Ее спелые груди, покачивающиеся бедра, затуманенные глаза чарующий облик доступной молодой самки проступал со страниц любимых монографий, спускался в горячечные сны, мешал сосредоточиться на чем-либо путном. Он превратился в мокрого от похоти мышонка, но ничего поделать не мог. Чувствовал, что если не получит разрядки, то в один прекрасный момент взорвется, как перезрелый плод фаната. Сумрачная тяжелая истома, разлившаяся по жилам, придавала его лицу задумчивое, сосредоточенное выражение лунатика. Так жить дальше было невозможно.