С вами и с тётей Амелией? Она засмеялась, вскинула руки и подняла лицо к солнцу в порыве радости. Всё просто замечательно! Каждую зиму провожу на раскопках в Египте, узнаю что-то новое, всегда в компании самых дорогих мне людей вас и тёти Амелии, Рамзеса
и Давида, а также Бастет и
Где он, чёрт возьми? Эмерсон вынул часы и взглянул, нахмурившись. Он должен был приехать уже два часа назад.
Он имел в виду, естественно, не кошку Бастет, а нашего сына Рамзеса, которого мы не видели шесть месяцев. В прошлом году в конце сезона раскопок я, наконец, уступила уговорам нашего друга шейха Мохаммеда.
Пусть поживёт в моём племени, настаивал чистосердечный старик. Я научу его ездить верхом, стрелять и повелевать людьми.
Обещанное показалось мне достаточно необычным, а в случае с Рамзесом тревожным. Этим летом Рамзесу исполнилось шестнадцать, и он, по мусульманским обычаям, стал взрослым. Вряд ли нужно говорить, что я придерживалась иного мнения. Воспитание Рамзеса приобщило меня к вере в ангелов-хранителей; только сверхъестественное вмешательство могло объяснить, как он дожил до своего нынешнего возраста, не прикончив себя и не будучи убитым одним из бесчисленных людей, которых умудрился обидеть. На мой взгляд, ему требовалось приобщиться к цивилизации, а не изощряться в развитии нецивилизованных навыков, в которых он и без того был слишком искусен. Что до идеи Рамзеса, ведущего других за собой ... Разум отказывался мне повиноваться.
Однако и сам Рамзес, и его отец решительно отклонили мои возражения. Единственным утешением было то, что с Рамзесом остался его друг, Давид. Я надеялась, что этот египтянин-подросток, которого фактически удочерили младший брат Эмерсона и его жена, сможет предотвратить самоубийство Рамзеса или разрушение стойбища.
Самым удивительным было то, что я скучала по малышу. Сначала я наслаждалась тишиной и покоем, но через некоторое время стало скучно. Ни приглушённых взрывов в комнате Рамзеса, ни криков новых горничных, которые наткнулись на очередную мумифицированную мышь, ни визитов разъярённых соседей с жалобами на то, что Рамзес испортил их охоту, сбежав с лисой, ни споров с Нефрет...
Двое мужчин протиснулись сквозь толпу и подошли к террасе. Оба высокие и широкоплечие, но на этом сходство заканчивалось. Один из них был симпатичным молодым джентльменом в хорошо скроенном твидовом костюме и с прогулочной тростью в руке. Он явно находился в Египте не первый день, о чём свидетельствовало загорелое лицо красивого орехового цвета. Его спутник был облачён в белоснежный халат и бедуинский головной убор, который подчёркивал черты типичного араба: тяжёлые тёмные брови, выдающийся ястребиный нос и тонкие губы, обрамлённые колючими чёрными усами.
Один из гигантских швейцаров выступил вперёд, желая задать вопрос. Жест араба заставил его отступить, широко раскрыв глаза, и мужчины начали подниматься по лестнице.
Ну, знаете! воскликнула я. Чёрт побери, куда катится «Шепард»? Они не должны позволять драгоманам
Но моя фраза так и осталась незавершённой. С восторженным воплем Нефрет вскочила со стула и, уронив по дороге шляпку, стремглав бросилась в объятия бедуина. В течение нескольких мгновений единственной видимой её частью осталась красно-золотая головка, ибо широкие рукава мужчины почти полностью закрыли стройное тело.
Эмерсон, сорвавшийся с места почти одновременно с Нефрет, оттащил её от бедуина и принялся энергично трясти его руку. Нефрет повернулась к другому молодому человеку. Тот протянул руку. Она, смеясь, оттолкнула её и обняла его, как Рамзеса.
Рамзес? Малыш? Рамзес никогда не был нормальным маленьким мальчиком, но случались времена (обычно во время сна), когда он казался нормальным. Спящий херувим с копной соболиных кудрей и маленькими босыми ножками, невинно торчащими из-под подола белой ночной рубашки, стал этим этим усатым мужчиной! Безусловно, превращение это не могло произойти в одночасье. И теперь, когда я подумала об этом, я вспомнила, что он год от года рос, как и любой другой. Сейчас он стал почти таким же высоким, как его отец, добрых шести футов ростом. С этим ещё можно было бы примириться. Но усы...
Надеясь, что мой паралич сочтут за величественную сдержанность, я осталась сидеть в кресле. Эмерсон настолько забыл о своей традиционной британской сдержанности, что обнял сына за плечи, чтобы подвести его ко мне. Смуглая от природы кожа Рамзеса от солнца и ветра потемнела до оттенка даже более коричневого, чем у его молодого друга-египтянина, а лицо осталось столь же невыразительным, как и всегда. Он наклонился надо мной и почтительно поцеловал в щёку.