Затем начали вызывать проблемы сами участники «сонастройки». Определение аффорданса, с самого начала (см. об этом гл. 2) допускавшее двойное прочтение как диспозиционное, «возможности среды плюс возможности животного» [Turvey 1992], так и реляционное, «ситуация возможности выбора и взаимного обмена» [Chemero 2003; Stoffregen 2003; Heft 2007], не закреплено в реальности одного порядка и дает бесконечные возможности для масштабирования. Аффордансом, как свидетельствуют нижеследующие
тексты, может оказаться и болотная почва, и федеральная целевая программа. Наконец, проблему создавали и различия исследовательских привычек участников проекта, укорененные в междисциплинарных разломах. В то время как Илья, Федор и Максим могли договориться между собой относительно легко, дискурсу социальной антропологии, ориентированному на долгосрочное включенное наблюдение локальных практик, и дискурсу географии, заинтересованному в больших синтетических картинах пространственных сходств и различий, «договориться» было куда сложнее. Это уточнение, масштабирование и приспособление исследователей, категорий, сюжетов и оптик процесс, конгениальный ингольдовской «сонастройке», продолжалось весь период реализации проекта и не закончилось, сформировав «флюидную» программу «Провоцирующих ландшафтов» и характерный стиль текстов. Не исключено, что мы к этому и стремились.
Вместе с тем идея «чтения» ландшафта предполагает проблему. Французские ученые, писавшие о трех возможных точках зрения на ландшафт, выделяли 1) «образованный» взгляд (regard formé), предполагающий способность видеть эстетические достоинства ландшафта, сформированные определенной культурой; 2) «информированный» взгляд (regard informé), предполагающий знание содержания ландшафта с точки зрения определенной области знания; и 3) «близкий/сокровенный» взгляд (regard intime), предполагающий знание ландшафта с точки зрения человека, чья повседневная жизнь связана с этой территорией [Larrère 2009]. Принятая в географии парадигма экспертного «чтения» ландшафта крайне редко предполагает наличие у «читающего» третьей позиции, достижение которой требует использования исследовательских инструментов, нетривиальных в случае стандартного географического исследования.
В этом смысле для нас важны некоторые последствия «рефлексивного поворота» в социальной антропологии, в частности переход от исследовательской позиции «чтения» ландшафта к исследовательской позиции «укорененного в теле опыта» (embodied experience). Важную роль в этом процессе сыграли работы британского антрополога Т. Ингольда [Ingold 1993; Ingold 2000]. В 1988 году, решая проблему соотношения биогенетического и социокультурного измерений человеческого существования, Ингольд обратился к работам американского психолога Дж. Гибсона, занимавшегося проблемами визуального восприятия
[Gibson 1979; Гибсон 1988]. Под влиянием идей Гибсона Ингольд пришел к пониманию человеческого восприятия как функции сенсорной системы, укорененной в природной среде. Такой подход снимал различение между внутренним миром человеческого наблюдателя и внешней средой, характеризуя их как единую систему, процесс восприятия, воплощенный в телесных практиках человека [Ingold 2000: 27, 191]. В качестве аналогии метафоре «чтения» ландшафта Ингольд выдвинул другую, утверждая, что «люди не пишут свои жизненные истории на поверхности природной среды, как писатели; нет, эти жизненные истории вплетены, наряду с жизненными циклами растений и животных, в ткань самой этой поверхности» [Ingold 2000: 198] (здесь и далее в случае, если не указано обратное, перевод наш). Альтернативой внешнему, связанному с визуальностью и экспертной позицией, взгляду на ландшафт, в данной теории стала «чувствующая экология» (sentient ecology), создающая навыки, привычки восприятия и ориентации человека и в конечном счете характерные жизненные сценарии, развивающиеся в течение долгого пребывания в конкретной среде, которую Ингольд называет «ландшафтом задач» (taskscape) [Ingold 2000: 39]. Прагматическая, ориентированная на повседневный опыт «чувствующая экология» предполагает, что ландшафт является коммуникативным пространством обучения, в ходе которого человек получает новые навыки на базе примеров и опыта коллективных практик, выражающих разделяемые участниками группы модели мышления и телесного поведения.
Важно, что Ингольд, как и некоторые другие авторы [Cronon 1996], проблематизировал стереотипную дихотомию «дикая природа антропогенная среда»: среда в ингольдианской теории едина и не нуждается в таком разделении, что в конечном счете возвращает нас к классическим формулировкам культурной географии «Практически каждый квадратный миллиметр территории Соединенных Штатов уже подвергался когда-нибудь влиянию человека. Естественные ландшафты столь же редки, как горы, на которые никто еще не взбирался» [Lewis 1979: 132]. Это же делает бессмысленным громоздкий термин «культурные повседневные ландшафты», который автор этих строк поначалу использовал. Согласно вышеупомянутой точке зрения некультурных ландшафтов не бывает.