Многим, может быть, покажется странной и натянутой эта генеалогия французской доктрины. Тем не менее нет ничего особенно удивительного в том, что молодая русская армия и дряхлевшая французская армия XVIII века сошлись на одной тактике, что идея Петра Великого так легко укоренилась во Франции. Французы сами, естественно, должны были прийти к полтавской тактике, так как французам, как и нам под Полтавой, приходилось сражаться против превосходного по обучению и сплоченности противника. Одни и те же причины должны были привести к одинаковым последствиям.
Французской армии приходилось сражаться с пруссаками, строго державшимися, как известно, линейной тактики и доведшими ее до высшей степени совершенства. Тактику пруссаков во все времена можно охарактеризовать как тактику прилежных людей. Прусская доктрина заключается в том, что на войне одерживает победу тот, кто лучше выучен в мирное время. Принц Фридрих Карл в своей прекрасной инструкции 1860 года Искусство сражаться с французской армией указывает, что французы увлекаются формулой Наполеона о преимущественном значении морального элемента над материальным, что эта идея всосалась там в плоть и кровь; на этой формуле поставлено все воспитание французского солдата; в результате его не подготовляют материально к бою, пренебрегают маневрами и т.д. Пруссаки всегда видели залог победы в этой материальной подготовке войск, зубрили, зубрили и зубрили, так как видели в учениях мирного времени, часто презиравшихся и во Франции, и в России, науку побеждать. По прусскому уставу XVIII столетия новобранца должны были непрерывно учить заряжанию и прикидке до тех пор, пока он не будет свободно давать 4 выстрела в минуту. При тогдашних ружьях на меткость одиночного выстрела не рассчитывали. Но зато и пуля не могла улететь далеко; как пушечная картечь, залп батальона засевал пулями все пространство перед ним. Пруссаки наступали сплошной стеной и, давая до 5 залпов (3 шеренги) в минуту, с 50-70 шагов поражали противника; батальон, имея по фронту 170 шагов, выпускал на близкую дистанцию свыше 3 тысяч увесистых пуль в минуту. Ни одна другая армия не могла приблизиться к этому идеалу.
Справедливо говорили французские генералы, что недисциплинированной французской армии нечего и думать состязаться с прилежной прусской армией в усвоенной последней огневой тактике: француз будет стрелять и хуже, и вдвое тише, и скорее расстроит порядок сплошной стены. Пруссаки над нами в огне имеют неоспоримое преимущество, говорили французы, мы не можем следовать их тактике; для этого пришлось бы подражать им во всем, усвоить их дисциплину; это подражание для нас может оказаться роковым, так как у нас нет тех свойств, которые бы дали нам победу на этом пути.
Не помогли против огня прусской линии и штыки: под Россбахом штыковой удар (без выстрела) громадной колонны в несколько десятков тысяч человек легко отбивается с 50 шагов огнем 5 прусских батальонов. Ряд поражений заставил французов изобрести тактику передовых отрядов и позиций, использовать местность, прибегнуть к укреплению на поле сражений и перейти к ведению боя из глубины к развитию тактики Полтавы. Неумение в полной мере использовать свой огонь, сознание огневого превосходства противника заставило французских генералов провозгласить принцип о недействительности вообще огня в бою: о том, что не огонь решает сражение, а удар в штыки. Огонь был для французов зеленым виноградом, которым, согласно басне, можно оскомину набить. Французы отрицали значение огня даже тогда, когда всецело
были обязаны ему победой.
Во второй половине XVIII столетия тактическое единение между французской и русской армией расстраивается. Мы получили прилежного полководца-гения Суворова. Он прошел хорошую школу Семилетней войны. Суворова эта школа выгодно отделяет от других наших позднейших начальников, воспитанных на опыте борьбы с турками и азиатами. Суворов из борьбы с пруссаками выработал свою доктрину: за одного ученого трех неученых дают; давай нам больше, выработал свою подготовку мирного времени, свою науку побеждать. Он тесно соприкасался с прусской школой, но не уклонялся от состязания с ней. С турками каре, азиатская тактика, с цивилизованным противником линейный порядок, вот его мысль. Он был прилежный и не боялся работы по подготовке мирного времени. Он вводил в нее разум и не застывал на определенных понятиях, как то делали пруссаки до Иены. Он не учил бы войска, как делал пруссак Молендорф, целить не в неприятеля, а в землю в 8 шагах перед строем, на том сомнительном основании, что в бою невольно подкидывают ружье, и целясь в землю, будто бы как раз попадешь во врага.
Во второй половине XIX века единение наше с французами много яснее. Под Горным Дубняком, окружив редут, мы стреляли в него много часов с различных сторон. Когда редут был взят, в нем оказался лишь незначительный процент турок, раненых ружейным огнем. Из того факта, что, несмотря на прекрасные условия для подготовки атаки, ружейный огонь нанес мало потерь, мы сделали вывод о бессилии его по окопавшемуся противнику и бросились навстречу французской ударной тактике. А прилежные люди, пруссаки, и в особенности сомневавшиеся австрийцы, сделали из того же события вывод о необходимости серьезно учиться стрелять, чтобы не бить попусту. Два различных вывода из одного и того же опыта войны...