Я всегда жил в Москве. Мой отец, офицер советской армии, служил в те первые военные дни в Москве, так что мы с матерью тоже жили там. Впрочем, я всего этого толком не помню. В сущности, я едва помню свою мать, которая умерла в родильной палате, когда мне было три года, мой младший брат, ставший причиной ее смерти, оказался мертворожденным. Через несколько часов после похорон матери отец получил приказ об отправке на Западный фронт, и я остался в Москве у каких-то родственников. Ничего иного отец для меня сделать в тот момент не мог.
Я не помню, кто были эти люди и кем они мне приходились. От того времени осталась лишь туманная картина: шум, безликие взрослые и бесчисленные дети. Я не знаю, сколько семей жили в той коммунальной квартире, думаю, шесть или семь. На всех была одна кухня и одна ванная. Все время я проводил на улице, впитывая каждое слово тех, кто постарше, участвуя во всех мальчишеских шалостях.
Первое ясное воспоминание об этом несчастном периоде моей жизни относится к тому времени, когда мне было четыре года. Как обычно, я вместе со стайкой прочей пацанвы крутился во дворе, когда туда вкатил грузовик огромный студебеккер, из числа тех, что Америка поставляла СССР по лендлизу. Мы никогда прежде близко не видели американской машины, и через секунду облепили ее со всех сторон. Я ясно помню, как вскарабкался на подножку и все норовил дотянуться рукой до края открытого окна.
Ну чего прокатись Слабо? шепнул один из моих дружков.
Ты что рехнулся?! откликнулся другой.
Шофер, не заметив меня, начал выруливать на улицу. Я как сейчас помню дрожь
грузовика, набирающего скорость. Меня так и распирало от гордости они, старшие, испугались, а я вот он, тут, на подножке.
Вряд ли я когда-нибудь узнаю, как оно все случилось дальше. То ли машину тряхануло на ухабе, то ли шофер крутанул ее в сторону так или иначе моя рука отцепилась от окна кабины и я упал. Шофер дал задний ход, и огромное переднее колесо переехало меня. Никакой боли я не почувствовал, встал с земли и было пошел Весь двор не спускал с меня глаз, пораженный ужасом. Кто-то вскрикнул Потом время словно прекратило свой бег. Я сделал не более трех шагов, как почувствовал боль. Добравшись до скамейки, я сел.
Больно, начал было говорить я и почувствовал, что все закружилось, и я начал проваливаться в черную яму беспамятства.
Позже, несколько месяцев спустя, отец сказал мне, что в первые дни врачи не были уверены, что я выживу. Спасло меня врачебное искусство и упорство молодой и талантливой женщины по имени Анастасия, педиатра той больницы. Но лишь спустя несколько недель я наконец открыл глаза и начал соображать что к чему тогда-то я и увидел ее. Она склонилась над моей кроватью и, улыбнувшись, сказала: Привет, Стас. Ну что же, пора понемножку просыпаться Ты как?
В больнице я пролежал шесть бесконечно долгих месяцев. Время от времени меня навещал отец, но всегда ненадолго ему надо было возвращаться на фронт. Случалось, что Анастасия оставалась со мной чуть дольше положенного, но большей частью я был один-одинешенек. Я совсем разучился ходить, и мне понадобилось несколько недель, чтобы вновь научиться пользоваться собственными ногами. Я был совсем еще ребенком, однако до сих пор помню владевшее мною чувство заброшенности, угрюмую однотонность больничных стен и прутья стенок моей кровати.
Когда меня выписали из больницы, мне уже было пять лет и многое в мире изменилось за это время. Кончилась война, и отец мой опять служил в Москве. После моего выздоровления он начал встречаться с Анастасией. Это была высокая привлекательная брюнетка. С мужем она была в разводе и жила с дочерью Кирой, которая была на несколько лет старше меня. Вероятно, работать в больнице и растить ребенка без всякой помощи было трудным делом. Сегодня, оглядываясь назад, всматриваясь в те годы, когда мне было от пяти до восьми, я отдаю себе отчет, что многого не замечал или недопонимал. Но в одном я уверен: Анастасия обожала моего отца. И то, что они поженились, меня ничуть не удивило. Мне тогда было около шести лет.
Впрочем, они поженились, лишь когда отец получил назначение в Югославию военным советником. И вот мы вчетвером отец, Анастасия, Кира и я оказались в Белграде, в уютном доме, окруженном деревьями и цветами. Разница, после нашей комнатки с общей кухней и ванной, была огромной. Только позже я понял, каково было отцу с Анастасией в первые дни их брака в одной комнатке с нами, детьми. Это в первые-то дни, когда людям надо быть лишь наедине друг с другом. Так что ничего удивительного, что все мы полюбили наш маленький дом в Белграде.
Жить в Югославии мне очень нравилось. Когда отец бывал свободен, мы непременно куда-нибудь отправлялись. Меня восхищали лес, горы, маленькие гостиницы морских курортов. Нравились мне и здешние люди веселые, добродушные. Меня занимало все, не похожее на оставленное там, в Москве и язык, и одежда, и даже музыка по радио. Раз это было в 1948 году отец вернулся домой мертвенно бледный.
Что случилось? спросила его Анастасия.
Нам надо возвращаться домой, ответил он. В Москву. Давай собираться.