Таблеток не использовал, не буду, другим не советую, а на месте Шеффилда и запретил бы. Но где сейчас Шеффилд Коркранц глянул вверх по лестнице. Ладно, пошли.
Халле кивнул, расстегнул нижнюю пуговицу пиджака, чтобы удобнее было добираться до ножа. У Коркранца давно была расстегнута и пуговица, и кобура наказатель имел право на револьвер.
Они поднялись быстро, цокая рифлеными набивками сапог по расшатанным, осклизлым ступеням.
После темноты подземелья наверху показалось совсем светло. Осень только перевалила за середину, а вот ночь до своей еще не добралась. Туман лежал тонким слоем, затекая в провал спуска. Вдруг вслед им долетело тихое, потерянное ржание Пятерки, нереальное, как привет из другого мира.
Деревья вокруг были невысоки, ни одно из них не выросло ровным, словно в молодости они не могли решить, куда им все-таки расти вверх, как все, или лучше в сторону, а может, вообще вниз. Разломы в стволах, щели коры, впадины узловатых переплетенных веток светились голубым и розовым, ярким, как ярмарочные огни. Свет помигивал вразнобой. На одной из ветвей, прицепившись ногами, вниз головой спала птица.
Карамель какая-то, сказал Халле. Никогда я не любил эти привозные деревья.
Ну это не совсем те, что я помню, ответил Коркранц. Они, конечно, и до пожара выглядели экзотично, но то, что сейчас тут растет, вряд ли уже можно классифицировать. Значит, правду говорят год от года они все ярче.
Лязгающий голос наказателя, такой знакомый собеседнику и такой внушительный под белыми сводами кабинетов и среди высоких стен кварталов-колодцев, тут тонул, словно звук кузнечных клещей, которые зачем-то обмотали ветошью.
Пойдем, сказал Наказатель, делая шаг вперед. Халле кивнул и последовал за ним, стараясь не оглядываться.
Здесь когда-то был парк. Обезглавленные чугунные остовы фонарей напоминали об этом; в одном месте сапог Коркранца ступил на гулкое железо люк коммуникаций, и наказатель пообещал себе получше смотреть под ноги.
Вдали, за рядами деревьев, виднелись иногда скелеты скамеек. Один раз в сумеречной аллее им привиделось, что на скамейке сидит некто большой, в пальто и мятом цилиндре.
Коркранц подумал, что ему показалось резко повернув голову, он ничего не увидел; но Халле сказал, что ему, в таком случае, показалось то же самое.
Они поспешили пройти это место.
Ну и где нам тут кого искать? Сюда бы взвод, Халле не выдержал в тишине и пары минут.
Мы за него, сказал Коркранц, и дознаватель уловил в его голосе намек на раздражение. И в мыслях тоже.
Понимаю. Просто это работа для более серьезной группы.
Работа наша.
Рад стараться. Но Халле обвел мерцающую чащу, полную тихих звуков, раскрытой ладонью в тонкой перчатке, кому здесь я могу задать вопросы? Вот той тени? он указал в сторону, где между деревьями мелькнуло что-то двуногое, низкорослое, больше всего похожее на заднюю половину собаки.
Вот и спросим у брухи Веласки.
К брухе, Халле весь передернулся, к Веласке заехать бы днем.
Днем она спит, сам знаешь, слишком стара она, при дневном свете показываться.
Халле рассеянно кивнул. Веласка родилась в год без лета, в день без света, а все, кто тогда родился, под солнцем долго находиться не могли.
Откажется она говорить.
Не откажется.
Дознаватель вздохнул. Коркранц понимал, что в случае с Велаской телепатия ему вряд ли поможет старая крага была хитра, изворотлива и немало смыслила в колдовстве.
А ты помнишь, как фабрика взорвалась? спросил Халле. Как все это, дознаватель обвел рукой мрачную и одновременно яркую панораму, горело?
О да, Коркранц помнил. Он был тогда ребенком, но взрыв алхимической
фабрики и тот цветной пожар, больше суток бушевавший у горизонта, был одним из ярчайших его воспоминаний. Позже нечто подобное он видел лишь раз, когда наблюдал полярное сияние с борта здоровенного винджаммера, где служил в юности. Но то была мирная небесная сила; горящая же дикая смесь химикалий и магии ужасала, хоть и захватывала. Предместье Андренезера, куда только-только проложили ветку подземки, перестало существовать. Целый комбинат, снабжавший всем необходимым добрую половину алхимиков государства, просто испарился вместе с окрестными кварталами.
Огонь тогда плавил даже гранит. Позже из-за отравленного воздуха, воды и земли здесь никто уже не стал строиться. Да и в память о жертвах тоже пепел десятков людей лежал на этом месте, как тень, намертво въевшись в каждый камень.
С тех пор минуло полсотни лет. Торфяники и до сих пор продолжали тлеть, а гарь зарастала всяким странным быльем, да и существа завелись немного не те, что в обычном лесу.
Да, ответил Коркранц. И буду помнить до конца жизни. Странно, что на этом месте вообще что-то выросло, я думал, земля прокалилась до самой Преисподней.
Коркранц приподнял воротник. Ему было здесь не по себе, хотя он всегда считал, что тьма лишь отсутствие света. И все же видимо, он был слишком урбанистом. И всю жизнь после увольнения с флота старался скорее поглубже забраться в город, нежели выбраться из него. И темнота загородная, темнота залитых туманом лугов, непроглядных лесов, старого пепелища казалась ему какой-то другой. Исполненной чего-то древнего, злого. Только тронь, и проснется. И это пугало его.