Нуждается в подкреплении, дорогой мой Паддок, а посему передайте мне бутылку, прервал его Деврё, который любил, чтобы стакан был полон.
Будь я проклят, мистер Паддок, не унимался ОФлаэрти, да имей я хоть половину вашего таланта, уж я бы непременно выступал на сцене в Смок-Элли инкогнито, конечно. Есть такой чудак, мистер Гаррик помните, во всех трех королевствах только о нем и говорили, так вот, он заколачивает по тысяче фунтов в неделю лопатой гребет, ей-богу, а росточком вряд ли намного выше вашего, чуть от земли видно.
Из нас двоих я выше, с важностью произнес Паддок, который наводил в свое время справки и теперь утверждал (надеюсь, не кривя при этом душой), что перерос Росция на дюйм. Все это, однако, воздушные замки; если же говорить серьезно, то очень мне хочется ну просто втемяшилось сыграть две роли: Ричарда Третьего и Тамерлана.
Не эту ли роль вы так расписывали, когда мы беседовали еще до обеда?
Нет, речь шла о судье Гриди, поправил Деврё.
Он еще, сдается, придушил свою жену.
Вогнал ей в глотку пудинг, вновь вмешался Деврё.
Нет. Задушил ну, этим самым ну же а потом закололся.
Шпиговальной иглой так и написано, черным по белому, а пьеса итальянская.
Ничего подобного, я говорю об английской пьесе черт возьми, Паддок, вы-то знаете, он еще черномазый.
Ну ладно, английская или итальянская, трагедия или комедия, сказал Деврё, заметив, что огорчает симпатягу Паддока, наделяя Отелло кухонными атрибутами, рассказ о ней, я вижу, доставил вам удовольствие. Что до меня, сэр, то есть роли, в которых я предпочту Паддока любому другому актеру. Если Деврё имел в виду комические роли, то он был прав.
Бедняга Паддок захохотал, пытаясь скрыть свое удовольствие под маской иронии. Следует упомянуть, что он втайне восхищался капитаном Деврё.
Разговор о театре шел своим чередом. Паддок пыжился и шепелявил без удержу; ОФлаэрти, искренне желая сказать приятное, то и дело, по причине своего невежества, попадал пальцем в небо; Деврё потягивал кларет и от случая к случаю непринужденно ронял острое словцо.
Вы видели, Деврё, как миссис Сиббер играла Монимию в «Сироте». Вовек не забуду ее лицо в сцене развязки.
За столом к тому времени стало уже шумно и прежний чинный порядок несколько нарушился. Паддок, чтобы дать Деврё и ОФлаэрти представление об игре миссис Сиббер, соскользнул со стула, изобразил на лице горестную гримасу и пронзительным фальцетом продекламировал:
Лорд Каслмэллард, всхрапнув, пробудился со словами:
Так вот, джентльмены!
Это всего лишь бедняжка Монимия, генерал, с поклоном грустно пояснил Деврё в ответ на изумленный и гневный взгляд своего доблестного командира.
Да? повеселел при этом лорд Каслмэллард, и его тусклые глаза забегали в поисках дамы, которая, как он предположил, присоединилась к компании во время его краткого забытья (его светлость был почитателем прекрасного пола).
Я ничего не имею против декламации, но только если она развлекает собравшихся, недовольно буркнул генерал. Под его укоризненным взором «толстушка Монимия», поправляя прическу и складки жабо,
неловко пробралась обратно на свое место.
Сдается мне, дорогой мой лейтенант Паддок, не будет большой беды, раздраженно вставил отец Роуч, напуганный внезапным шумом, если в следующий раз ваша кончина не будет сопровождаться таким неистовством.
Паддок начал извиняться.
Ничего, ничего, смягчился генерал, давайте-ка наполним стаканы. Ваша светлость, кларет, по общему мнению, превосходен.
Отменное вино, согласился его светлость.
А что, если нам, ваша светлость, попросить кого-нибудь из джентльменов спеть? Среди них имеются большие искусники. Ну как, джентльмены, согласится кто-нибудь почтить собрание?
Мне очень нахваливали пение мистера Лофтуса, сказал капитан Клафф и подмигнул отцу Роучу.
Как же, как же. Роуч тут же подхватил шутку (старую как мир, но по-прежнему пользующуюся успехом). Мистер Лофтус поет, клянусь, я сам слышал!
По виду мистера Лофтуса трудно было предположить, что этот робкий, наивный чудак способен спеть хотя бы ноту. Он широко открытыми глазами обвел помещение и залился краской; присутствующие уже громко чокались и подбадривали несмелого певца.
Однако, когда воцарилась тишина, Лофтус, ко всеобщему удивлению, сдался (хотя и не без трепета) и выразил готовность развлечь честную компанию. В песне, сказал Лофтус, идет речь об умерщвлении плоти во время Великого поста, но славный старинный сочинитель имел в виду осудить лицемерие. Это объявление было встречено всеобщим весельем и звоном стаканов. Отец Роуч, явно смущенный, бросил подозрительный взгляд на Деврё: бедный Лофтус умудрился задеть самое больное место достойного клирика.
Дело в том, что отец Роуч, подобно многим другим ирландским священнослужителям, обладал спортивной, а точнее, охотничьей жилкой. Вместе с Тулом он время от времени предпринимал загадочные вылазки в Дублинские горы. Отец Роуч держал пару отличных собак и, будучи по натуре человеком добрым, охотно одалживал их всем желающим. Он любил радости жизни и общество веселой молодежи. Зеленая дверь его дома всегда была открыта офицерам, которые то и дело заглядывали к святому отцу, чтобы одолжить его собак или получить совет, если занедужит или начнет подволакивать ногу кто-нибудь из их собственных питомцев. Считалось, что в этом деле его преподобие сведущ даже больше, чем Тул.