Сержант захохотал.
Саша тепло улыбнулся тому, как сержант подтрунивал над псковичами, да и сам развеселился, улыбался, даже немного посмеялся.
Миронов родился в деревне под Псковом. Он был выше среднего роста, широкоплечий, быстрый в движениях и словах, всё схватывал на лету. В нём сидел истинно псковский характер ничто не могло сломить Миронова. Когда лезли фашисты, а в поддержку им летели снаряды, сбрасывали бомбы самолёты, Александр, хоть всё было не впервой, ощущал в груди страх. Едва ли не всякий раз перед атакой пробегал по сердцу холодок, будто приложили к груди свежий лёд. Наверное, думал Александр, смерть давала о себе знать.
Когда он разворачивал пулемёт в сторону фрицев и выпускал очередь за очередью, страх исчезал мгновенно, будто и не бывало. И он уже ничего не боялся.
Так повторялось из боя в бой.
Три дня назад фашисты, атакуя и не считая потерь, всё валили и валили нахлынули в наши окопы, у Миронова кончились патроны, пулемёт замолк. Он схватился за штык, но немец ногой выбил штык из руки. Другой кто-либо на его месте, может, и получил бы в этой схватке смерть. Миронов не впал в
истерику. Изловчившись, пулемётчик сорвал каску с фашиста и ударил в лоб тяжёлым кулаком, оглушил. Обернувшись, он успел ухватить за горло другого фрица, спешившего на помощь тому, оглушённому, и придушил второго. Откуда взялась дикая сила? Александр и сам не мог понять, как не мог объяснить после и то, что вышел живым из рукопашной схватки.
Атака была отбита.
Он прятал в карманы тяжелые ладони до войны Александр махал молотом в колхозной кузнице. На правой скуле у него рдела полоска от сорванной кожи дурная пуля чиркнула в том бою, а если бы прямо полетела голова пулемётчика была бы дырявой.
Всё же одна ощутимая потеря для Миронова случилась в том бою. Пока он бился врукопашную с фашистами, в пулемёт, оставленный на бруствере, угодили осколки снаряда, пулемёт надо было ремонтировать или заменять.
Не переживай, Сашок, успокоил Прохоров. Побудешь пока у меня вторым номером. Когда получишь новый пулемёт, встанешь на своё место.
Давай так, согласился Миронов.
Тем более, что его помощника рядового Яковлева тяжело ранило.
Вы-то тоже хороши ильменские ушкуйники! сказал Миронов. Мы хоть бы и тучи подпирали ну, и ладно. Кому от того плохо? А вы-то людей обирали, притесняли по Селигеру да по Волге, да по Северу до самого Урала. Дед мне, тоже в детстве, про вас говорил: «Такали да такали и русскую свободу всю протакали ищи ветра в поле». Вот так, Иван Силантич!
Глубоко ты пашешь, Сашок, ой, глубоко! изумленно поглядел на него Прохоров.
За это он и любил Миронова, и подружились-то они потому, что были по родовым землям соседями сержант до войны недолго работал бригадиром в колхозе под Старой Руссой.
Ладно, чего старину ворошить, а то до самой ночи найдём, что в костёр бросать, баек хватит, примирился сержант. Открою тебе, Сашок, один секрет. Самоё лучшее в непогодь в баньку пойти! Вот, представь, ветрище гудит на улице, как вон этот у нас наверху, дождь холодный хлещет, с кепки и с плаща течёт, настроение сумрак. А ты идёшь по тропке через сад к баньке, заходишь, значит, в предбанник, одежду долой, и голый открываешь дверь в саму баню.
Прохоров замолчал, представляя, как заходит в баню, и довольная улыбка появилась на губах.
Под ноги пар клубами, в нос аромат от веников березовых, запаренных в тазу, продолжал сержант. Из ковша плеснёшь на горку камней красных оттуда столбом пар. Сидишь да веничком хлещешь бока! Вот так, вот так!
Иван даже показал, как он хлещет себя веником.
После придёшь в избу, само собой, чистого самогона примешь стаканчик. Чистого, ядрёного! Чтоб, значит, банька пошла на пользу. После, само собой, в кровать к желанной бабе подкатишь, да чтоб у неё поуже была! Эх, красота!
А у меня в деревне тоже есть банька, поддержал товарища Миронов, но его прервал другой боец.
Иван, кончай душу травить, нутро всё выворачивает! обернулся рядовой Семенцов, слышавший их разговор. А то я зарыдаю!
Нежный какой! бросил сержант. Спасибо сказал бы, что тебе согревают душу, а ты ещё хорохоришься
Иван не договорил.
Он вдруг примолк.
Сержант тревожно взглянул на Миронова, приподнялся, запрокинул голову, оглядывая темнеющее с проклюнувшимися звездами небо, прислушался.
Никакого ветра на улице не было!
Повисла тишина, застыло безмолвие.
Воцарилась полная неподвижность в природе.
На западе на какой-то миг засияло небо, тусклые лучи пронзили облачную накипь и тут же потонули в густеющих сумерках.
Чувствовалось, как воздух всё больше становился холодным.
Из него на траву падал едва заметный, похожий на мелкий бисер, иней. Наступал осенний вечер. Звучали команды на вечернюю поверку.
Прохоров и Миронов поспешили к себе в землянку.
Личный состав подразделений 19-й армии, занявшей рубежи на подступах к Вязьме, отходил к краткому фронтовому сну.
Не дремали и фашисты. Они также нередко использовали тёмное время для своих операций.
Для шести армий, а также и резервных подразделений Западного фронта, державших оборону на протяжении 340 километров от Осташкова до Ельни, уходящие сутки выдались «спокойными» в отличие от соседей