придает сюжету не только большую художественную достоверность, но и большую драматическую напряженность. Так, в латинском рассказе сын старика сам отрезает отцу половину сукна в фаблио разрезает попону внучек, и сын старика даже гневается на мальчика, сочтя подобную скаредность уже чрезмерной. Действие достигает, таким образом, очень острой кульминации, тем резче и неожиданней ее разрешение. Назидательность остается и в трактовке Вернье, но рассказ приобретает куда больше жизни, чем его исходная версия. Однако Вернье этим не удовлетворяется: он поворачивает сюжет еще и другой, совершенно новой стороною. К уроку сыновьям он присоединяет и урок отцам: в заключительных словах рассказчик обращается с предостережением к своим слушателям, чтобы те при жизни не передавали имущества детям и не ставили себя в зависимость от них, ибо
Молодыми, зоркими и внимательными глазами смотрят слагатели фаблио на открывающийся перед ними мир. Эти городские рассказчики изображают не только городскую жизнь, но и жизнь рыцарского замка, и жизнь деревни. Однако город их родная среда, она им лучше всего известна, она им больше всего по душе. Особенно это сказывается в повестушке «Кошель ума». В фаблио обычно не встречаешь описаний местности, в которых непосредственно чувствовалось бы эмоциональное отношение рассказчика к изображаемому. Пейзажа как автономной части повествования здесь еще нет. Тем знаменательней единственное, пожалуй, в своем роде исключение из этого общего правила. В фаблио «Кошель ума», рассказывая о том, как купец, раздосадованный упреками жены, ушел в сердцах из дому и стал бродить по городским улицам, повествователь вдруг обрывает повествование, чтобы изобразить город, где происходит действие:
Изображая нередко жизнь замка и деревни, авторы фаблио остаются при этом художниками, созданными именно городской жизнью, воодушевленными ею. остаются подлинными сынами средневекового города XII ХIII веков по своим интересам, симпатиям, настроениям. В этом смысле и пришельцы из других сословии, пополнившие собою ряды слагателей фаблио, сроднились с поэтами-горожанами, усвоили их художественное мировоззрение.
Горожанин был излюбленным героем авторов фаблио, но нередко героями их рассказов становились и люди других сословий. этому способствовало обозначившееся во Франции преодоление сословной замкнутости. Каменные стены по-прежнему окружали феодальный замок, но они уже не были неодолимой преградой для предприимчивых горожан, да и сами феодалы бывали в городе по делам, а то и постоянно там жили. Тесными отношениями соединен был город и с деревней, тем более что городские ремесленники, особенно подмастерья и ученики, в большинстве своем происходили из деревни, были выходцами из крестьян-вилланов и, естественно, сохраняли с ними связь, переселившись в город. Отсюда и сословное разнообразие персонажей фаблио, и разнообразие бытовой обстановки и жизненных коллизий, изображаемых их авторамп. Возможность такого разнообразия усугублялась еще и тем, что жонглеры, люди бывалые и легкие на подъем, странствуя но дорогам Северной Франции, имели возможность заглянуть в разные уголки своей страны, а ведь жонглеры задавали тон в этом жанре городской литературы.
При изображении рыцарской среды рассказчики отдают все свои симпатии не тем персонажам, которые находятся на верхних ступенях феодальной лестницы, а тем, кто занимает на ней самое скромное
место. Герой фаблио «О сером в яблоках коне» беден настолько, что вынужден поддерживать свое существование охотой в лесу. С неослабевающим сочувствием следит автор за препятствиями и унижениями, с какими сталкивается рыцарь в своей любви к дочери богатого и знатного князя. Князь же. а особенно другой знатный старик дядя рыцаря, коварно обманувший племянника, изображены как изверги, далекие от понимания истинного благородства. До конца рассказа автор преследует их своей негодующей и язвительной иронией, и, конечно, скромному юноше, а не им отдает победу в этом конфликте. В другом фаблио «О трех рыцарях и рубахе» такой же герой противопоставлен двум своим соперникам в любви, богатым и знатным рыцарям, которые оказываются жалкими хвастунами и краснобаями и, укрывшись где-то у ограды турнирного поля, способны только с завистью смотреть на скромного юношу, который яростно, не жалея жизни, сражается в честь своей дамы и тем самым получает право на ее любовь. Противопоставление простого рыцаря, ищущего в сражениях на турнирах «и чести и наград», богатому сеньору, который больше любит рассказывать о схватках, чем принимать в них участие, находим мы в фаблио «О рыцаре в алом платье». И здесь опять-таки противопоставление не в пользу знатного сеньора. Он изображен в самом смехотворном, дурацком виде, без всякого уважения к его знатности и богатству.
Такие историйки из рыцарской жизни во французском литературоведении называются куртуазными. Но эта характеристика опирается лишь па внешнее сходство их с произведениями куртуазной, то есть феодально-аристократической (буквально «придворной»), литературы. Что и говорить, куртуазная литература оказывала на город известное влияние, ведь это была литература господствующего сословия, но ее влияние ограничивалось почти только частностями, например, при описании рыцарских достоинств героя и красоты его возлюбленной. Выработанный же куртуазной литературой высокий, но отвлеченный идеал рыцаря в трактовке городских рассказчиков подвергся заметной конкретизации. Уже начиная сознавать свой вес в хозяйственной и политической жилим страны, все чаще служа опорою для королевской власти в ее борьбе с феодалами и в деле объединения Франции, все чаще добиваясь для городов нрава самоуправления, горожане вместе с тем не могли не испытывать чувства ущемленности перед все еще сильными и властными феодалами с их привилегиями. В своих фаблио город брал над феодалами как бы художественный реванш, не признавая за знатными сеньорами права считаться подлинными рыцарями, а идеальными чертами рыцаря наделяя лишь тех людей из замковой среды, кто сам, подобно горожанам, страдал от утеснений со стороны крупных феодалов. Темы социальной борьбы здесь еще, конечно, не было, но противопоставление личного достоинства человека знатности и силе ощущается как подтекст даже в некоторых фаблио, весьма фривольных но своему сюжету.