Всех любопытных вывели, причем нас в последнюю очередь. Четверо янычар с фонарем в одной руке и хлыстом или палкой в другой ожидали у двери кортеж. Им было велено расчищать для него дорогу и охранять нас.
Наконец, кортеж тронулся в путь; во главе его шла новобрачная, глаза которой все еще были закрыты, а каждое движение поражало своей одеревенелой скованностью; трое мужчин направляли ее: двое, шагая рядом, держали под руки, третий шел сзади, поддерживая ее голову. Еще трое мужчин несли факелы, освещая путь, и, пятясь задом, оттесняли любопытных, которые, подобно им, тоже пятились. Все свадебные гости следовали за новобрачной.
Таким образом собравшаяся масса людей четко делилась на две части: приглашенные с невестой, двигавшиеся вперед, и любопытные, пятившиеся задом.
Их разделял огромный сноп света, падавший на все эти фигуры в странных одеяниях: мавров, евреев, арабов, христиан. Свет, поднимавшийся вдоль домов, освещал каждый дверной проем с толпившимися там женщинами в покрывалах, каждую улочку, забитую призраками в саванах, а тем временем вверху, по террасам торопливо бежал другой кортеж воздушный: от дома к дому обезумевшие тени перескакивали с крыши на крышу, спеша вслед за шумной и яркой процессией, казалось толкавшей перед собой, увлекавшей за собой и пробуждавшей вокруг все население Танжера.
То было самое причудливое зрелище, какое мне когда-либо доводилось видеть, и всю жизнь перед глазами у меня будут стоять эти сборища белых призраков, среди которых сверкали украшенные жемчугом головные уборы и расшитые золотом кофты еврейских женщин. Всю жизнь я снова и снова буду видеть маленькие квадратные окна, из которых высовывались головы; всю жизнь я снова и снова буду видеть ночных демонов, которые перескакивали с крыши на крышу в падающих на них отблесках света и останавливались лишь в том случае, если дорогу им преграждала вдруг поперечная улица, да и то порой преодолевали эту улицу одним неслышным прыжком, словно от любопытства у них вырастали за плечами бесшумные крылья летучей мыши.
Примерно через час мы добрались, наконец, до дома жениха, куда и вошли под охраной все тех же янычар. Я был в первом ряду тех, кто, пятясь, шел сразу же после факельщиков; по обе стороны от меня шагали два янычара; несмотря на мои замечания, недоступные их пониманию, они били без разбора направо и налево, подбирая камни, чтобы издалека достать тех, кого не могли ударить вблизи, и охраняли меня не только от любого возможного столкновения, но и вообще от соприкосновения с кем бы то ни было.
Жених стоял, прислонясь к стене; неподвижный, с опущенными глазами, он был похож на каменное изваяние, сторожившее дверь. Одет он был во все черное, голова у него была бритая, и лишь по шее тянулась ниточка бороды, начинавшаяся возле ушей. На вид ему было года двадцать два двадцать четыре.
При нашем появлении он не шелохнулся и остался на своем посту, по-прежнему с опущенными глазами, даже дыхание жизни как будто не касалось его тонких, сжатых губ.
Одному Жиро под силу дать представление об этом странном персонаже.
Невеста шла вслед за нами, ибо, благодаря янычарам, все любопытные остались на улице; на пороге она остановилась, ей принесли стакан воды, который она выпила, после чего стакан разбили. Как только стакан был разбит, невеста вошла в дом; ее тут же понесли на троне, похожем на тот, который она занимала у себя дома, затем возобновились крики и музыка, продолжавшиеся минут десять.
В течение этих шумных десяти минут ни невеста на своем троне, ни жених, прислонившийся к стене, не подавали признаков жизни. Наконец пять или шесть женщин сняли невесту с трона и отнесли на кровать, после чего шторы упали и всем предложили выйти.
Я не знаю, видела ли бедная девушка прежде дом, куда ее привели, и встречалась ли когда-нибудь со своим женихом; но если ни тот ни другой не были ей знакомы, ее ожидал неприятный сюрприз, как только она откроет глаза. Дом был очень бедный, а муж страшно некрасивый.
Когда мы вышли, было около десяти часов; огни погасли, любопытные рассеялись, улицы опустели:
словно в "Роберте-Дьяволе", привидения как будто по сигналу вернулись в свои могилы, а кое-кто из запоздавших призраков одиноко скользил вдоль стен.
Мы прошли мимо маленького фонтана, который тоже пребывал в одиночестве: слышался лишь плеск его воды, падавшей на булыжник мостовой. Все эти крики, шум и суматоха исчезли как сон.
Через десять минут мы были за пределами Танжера, покидая его, быть может, навсегда. В порту мы попрощались с Давидом. В течение дня он переправил все наши покупки на "Быстрый" и послал гонца в Тетуан. Гонец с письмом от г-на Флора должен был предупредить бея Тетуана, что через день рано утром мы высадимся у таможни, примерно в двух льё от города.
Мы хотели рассчитаться с Давидом за завтрак и обед, которые съели у него, а также за табак и финики, которые он нам прислал, но он и слышать ничего не хотел, сказав, что мы очень огорчим его, если и дальше будем настаивать на своем.
За время своего путешествия я встретил двух евреев, с которыми мне довелось тесно соприкоснуться: в Танжере Давида, в Алжире Сулаля.